– Может, скоро, а может, и никогда, – ответила Флора. – Это как прикажут. Вы ведь и без нас не пропадете.

Это, конечно, верно, но все-таки очень хотелось знать, что означает этот ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы, спровоцировать на необдуманные действия, то ли еще какую-нибудь пакость задумал. Например, «зачистку», предварительно выведя из-под удара своих людей… А может, деликатно, не теряя лица, намекает, что «карантин» закончен и катись, милая, куда хошь…

Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за коктейлем, куда же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав, что она оказалась вынуждена с ним расстаться, порекомендовал своего Пако, который все равно занят у доктора неполную неделю и будет только рад подзаработать сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала, что причитающаяся ей на этот год сумма переведена полностью, потом смоталась с ночевкой в соседнюю Кантабрию. Ничего подозрительного она не заметила, никакого «хвоста» не засекла. И тогда она решила прокатиться по хемингуэевским местам – в Памплону, на знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы с чашечкой кофию, сподобилась лицезреть, как кучка местных идиотов, одетых как совковые пионервожатые на торжественную линейку, состязалась в беге с плотным табунчиком диких боевых быков, перегоняемых из загона на арену. Выдерживали, естественно, не более десятка метров гонки, а потом сигали через заградительные щиты, выставленные вдоль всей улочки. Но повезло не всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани размесили в фарш бычьи копыта. Machismo[5] требует жертв… После этого сама тавромахия показалась пресноватой, несмотря на по-южному густую сексуальную ауру, источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного из тех разряженных пижонов, что на все лады – конными и пешими, с пиками, тряпочками и шпагами – выделывались перед ревущей публикой.

Дома Эухения передала ей сложенную пополам записку.

– Это от одного сеньора, – пояснила она. – Иностранец. Он просил передать вам, как только вы приедете.

Удивленно пожав плечами, Таня развернула записку. И увидела две строчки из русских букв:

«Рыжая! Нужна встреча. Завтра. 8 p.m. Где варят как я кофе соотечественники». Число и вместо подписи – «Веселый Роджер». Такие послания оставлял когда-то Фахри, изображая из них в шутку «черную метку». Да и какой еще пират мог обращаться к ней не иначе как к «Рыжей»? Место встречи она вычислила почти мгновенно. Жгуче пережаренный, с кардамоном, тягучий кофе могут варить только его соотечественники-арабы, с детства привыкшие к особому горькому вкусу. Она знала всего два заведения – в одном хозяйничали марокканцы, в другом – выходцы из Сирии. Последние и были его земляками. Да и местечко – в самый раз, в меру людное, относительно спокойное. Незатейливое, если не считать увитых дикой лозой беседок и отгороженных друг от друга жасмином столиков.

Таня едва дождалась следующего дня. Ее била нервная дрожь. Отчасти виной тому было впечатление после корриды. Запал той энергии, которой она была насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел своего выхода. Таня поймала себя на мысли, что в таких случаях жажда крови требует утоления. Ожидание предстоящей встречи только усилило ее напряжение. Просто так, неведомо по каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.

Но у женщины всегда есть безотказный способ взять себя в руки: сесть перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.

Оделась она неброско, но с шармом. Облегающий, с глубоким декольте костюм тонкого светлого джерси, того же зеленого цвета глухо повязанная косынка. Вся ее рыжесть была укрыта, а европейская элегантность светилась открытой грудью и круглыми коленями. Поправив резинку чулка, Таня одернула юбку, потопала мягкой лодочкой на скошенном низком каблучке, оставшись довольной, брызнула на себя из пульвы «Mystere de Rochas», надела темные очки в удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.

Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с хозяином заведения, судя по переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку о фартук, размахивал ими, что- то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена, взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно маленьком для него стульчике, широко расставив ноги – из-за такого живота иначе и невозможно, – громко хлопал ладонями себя по коленям и закатывался громоподобным смехом, запрокидывая вверх мясистое рябое лицо. При этом верхняя губа обнажала белозубый рот и розовые, на смуглом фоне, десны и прилипала к непомерному шнобелю. Боковым зрением, не поворачивая головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику. Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.

– Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?

– Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.

Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.

– Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.

– Я тебя тоже люблю.

Он снова рассмеялся.

– Поведай, светило-пиротехник, что привело и как.

– Как – это дело техники, правильно сказал?

«Опять начал урок русского языка» – подумала Таня. Это всегда было удобной для него линией беседы. Если что не так, извини, мол, чай не русский.

– Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать. Хотя государства еще пока нет?

Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное у него, чтобы ввести общение в рамки взаимовыгодного сотрудничества. Глаза Фахри сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.

– Чем занимаешься? – сдержанно спросил Наблус.

– Пишу последний параграф диссертации.

Это должно было согнать его настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:

– Ты на мой сапог – пара.

– Сам ты сапог!

Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на все границы государств и судеб, – другу. И положила руку на его крепкую смуглую ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул пальцем в сторону тротуара:

– Ой, смотри, бауабики!

– Кто?

Оглянулась и ничего не поняла. Кроме двух кобелей, увязавшихся за течной сукой, там никого не было. До нее дошло: собаки. Он попросту по-арабски образовал множественное число от слова «бобик».

Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися «баданчанами» с мидиями, украшенными бамией и оливками.

Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из нагрудного кармана конверт «Par Avion», и у Тани дрогнуло сердце.

– От матери? – догадалась она.

Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом Адочки.

«Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не знаю, как Господа благодарить, кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу тебе и от радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду могилку твою искать, тем и жила, родная ты моя! Оказывается, ничего искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то зашевелилось внутри, ёкнуло. Сердце не обманывает, догадалась, что жива ты, счастье мое рыжее.