что теперь, когда обо мне заботится Бинки... но совет директоров отказал нам. Они заявили, что это место работает по другому принципу. Движение должно быть направлено вверх, а не вниз, сказали они.
– Ну, может, это и к лучшему, – улыбнулась ему Бинки. – Наши соседи по третьему этажу не пережили бы, если бы мы переехали, не говоря уже об их надежде увидеть ребеночка.
– Да уж, недостатка в няньках у нее точно не будет, – сухо сказал Нат.
Старик продолжал настаивать, что это будет девочка, хотя супруги и предпочли не узнавать пол ребенка. Он сказал, что имеет представление только о девочках, и пытался убедить Ноя, что все дети рождаются девочками, но превращаются в мальчиков примерно в то же время, когда у них темнеют глаза.
– Ты не представляешь, сколько старушек сейчас вяжут пинетки, – говорил Нат Делии. – Маленькие вязаные тапочки, носочки, вышитые монограммами. Похоже, что ребенок будет обеспечен богатым приданым.
Но, разумеется, оба они, и Нат, и Бинки, боялись, подумала Делия. А как не бояться? Она благоговела перед тем, как супруги сохраняли такую бодрость, перед привычкой Бинки говорить людям: «Мы очень довольны», как будто она подсказывала им нужные слова, и самостоятельностью Ната, которую тот сохранял, несмотря на кажущуюся хрупкость и немощность.
– Когда умирала моя первая жена, – сказал он Делии однажды вечером, – я часто сидел возле ее кровати и думал: «Вот – ее настоящее лицо». Оно было осунувшимся и заострившимся. В молодости она считалась очень хорошенькой, но тогда лицо, что было у нее в молодости, стало казаться мне приблизительным наброском. Именно в старом возрасте оно обрело ту форму, законченность, к окончательной версии которой стремилось с самого начала. «Наконец что-то настоящее!» – думал я тогда, и не могу выразить, насколько осознание этого изменило мир вокруг меня. Привлекательность молодых людей, которых я встречал на улице, казалась такой... проходящей. Я спрашивал себя, зачем все так прихорашиваются. Разве они не понимают, к чему все идет? Но похоже, что никто этого не осознает. Все те годы я был ребенком, хотел, чтобы наступил мой черед, и не понимал, что мой час не приближается, а постепенно удаляется. Потом появилась Бинки. Что удивительного в том, что я как заново родился?
Бинки, слушавшая, как он это говорил, наклонилась вперед и поцеловала его в щеку. «Я тоже, мой милый», – сказала она.
Делия вдруг резко почувствовала, насколько она одинока. Даже в кресле с подлокотниками она сидела выпрямив спину и крепко прижав локти к бокам.
После долгой, холодной весны наступило теплое, зеленое, наполненное пением цикад лето. Школы закрылись, и Ной стал допоздна спать, болтаться с друзьями и жаловаться на скуку. Джоэл перешел на летнее расписание и приходил с работы ранним вечером. Парочка дятлов свили себе гнездо на ясене на заднем дворе. Делия время о времени слышала их крики – высокие, попискивающие взвизги, которые напомнили ей о школьницах, идущих на первую вечеринку, куда приглашены мальчики. Все больше машин неслось по автостраде № 50 по направлению к побережью, на багажнике сверху были велосипеды, позади сидели дети, а заднее окно не давало никакого обзора, заваленное темными очками, резиновыми шлепанцами и упаковками картофельных чипсов.
Поедет ли семья на побережье без нее? – гадала Делия. В конце концов, был июнь. Она ушла от них год назад, хотя казалось, что прошло гораздо больше вре-мени. Теперь уже все пережито, по крайней мере, по одному разу – день рождения, День благодарения, Рождество и Новый год. Она платила подоходный налог (свой собственный). Зарегистрировалась для голосования. Возила кота к ветеринару. Она была уважаемым жителем Бэй-Бороу.
Потом пришло письмо от Сьюзи.
На конверте был правильный адрес, что означало, что Сьюзи, должно быть, спросила его у Элизы или Элеоноры. Ее почерк был таким скругленным, что слово «Бороу» казалось рядом нарисованных воздушных шаров на одной веревочке. Делия распечатала конверт почти воровато, скорее вскрыла его, чем надорвала, как будто это должно было смягчить эффект от того, что было внутри.
