— Папа?
Удивление, пролившееся в слове, затопило Лизель, но она ничего не могла с этим поделать. Хотела бежать, а не могла. «Варчен» от сестер или Розы принять она еще могла, но от Папы взбучка больнее. Ладони отлипли от Папиного лица, и он нашел силы заговорить снова.
— У нас дома так говорить можешь, — сказал он, мрачно глядя на щеку Лизель. — Но никогда не говори так ни на улице, ни в школе, ни в БДМ, нигде! — Ганс встал перед нею и поднял ее за локоть. Тряхнул. — Ты меня слышишь?
Распахнутые глаза Лизель застыли в капкане, она покорно кивнула.
Это была вообще-то репетиция будущей лекции, когда все худшие страхи Ганса Хубермана явятся на Химмель-штрассе в конце года, в ранний предутренний час ноябрьского дня.
— Хорошо. — Ганс опустил Лизель на место. — Теперь давай-ка попробуем… — У подножия лестницы Папа встал, выпрямившись, и вздернул руку. Сорок пять градусов. — Хайль Гитлер!
Лизель поднялась и тоже вытянула руку. В полном унынии она повторила:
— Хайль Гитлер!
Вот это была сцена — одиннадцатилетняя девочка на ступенях церкви старается не расплакаться, салютуя фюреру, а голоса за Папиным плечом рубят и колотят темную гору.
— Мы еще друзья?
Где-то четверть часа спустя Папа держал на ладони самокруточную оливковую ветвь — бумагу и табак, которые он недавно получил. Без единого слова Лизель угрюмо протянула руку и принялась сворачивать.
Довольно долго они сидели так вдвоем.
Дым карабкался вверх по Папиному плечу.
Еще десять минут — и врата воровства чуть приоткроются, и Лизель Мемингер отворит их чуть пошире и протиснется в них.
Как обнаружит Лизель, хорошей воришке нужно много разных качеств.
Неприметность. Дерзость. Проворство.
Но гораздо важнее каждого — одно последнее требование.
Везение.
Вообще-то.
Никаких десяти минут.
Врата уже открываются.
КНИГА ОГНЯ
Темнота наступала кусками, и когда с самокруткой было покончено, Лизель и Ганс Хуберман зашагали домой. Путь с площади лежал мимо кострища и через переулок — на Мюнхен-штрассе. Но они туда не дошли.
Их окликнул пожилой плотник по имени Вольфганг Эдель. Это он ставил помосты, на которых во время костра стояли партийные шишки, а теперь занимался их разборкой.
— Ганс Хуберман? — У Эделя были длинные бакенбарды, загибающиеся ко рту, и темный голос. — Ганси!
— Здорово, Вольфаль, — ответил Ганс. Последовало знакомство с Лизель и «Хайль Гитлер!». — Молодец, Лизель.
Первые несколько минут Лизель держалась в радиусе пяти метров от беседы. Обрывки разговора пролетали мимо, но она не прислушивалась.
— Много работы?
— Нет, сейчас с этим туго. Ты же знаешь, как оно, особенно если кто не в рядах.
— Ганси, ты же говорил мне, что вступаешь.
— Я пробовал, но допустил ошибку — похоже, там еще думают.
Лизель докочевала до горы пепла. Гора стояла там, как магнит, как урод. Неодолимо притягивая взгляд — точно так же, как улица желтых звезд.
Как раньше ей не терпелось увидеть зажжение кучи, так и теперь Лизель не могла отвести от нее глаз. Один на один с кучей она не нашла в себе благоразумия держаться на безопасном расстоянии. Куча притягивала к себе, и Лизель пошла кругом нее.
Небо над головой обычным порядком переходило в черноту, но вдали над горным плечом держался тусклый след солнца.
— Pass auf, Kind, — сказала ей коричневая рубаха. — Осторожнее, дитя, — швыряя в тачку очередную лопату пепла.
Ближе к ратуше под фонарем стояли и разговаривали какие-то тени — скорее всего, радовались успешному костру. До Лизель их голоса доносились просто звуками. Без всяких слов.
Несколько минут Лизель смотрела, как мужчины перелопачивают груду пепла, сначала сокращая ее с боков, чтобы осыпалось больше верха. Они ходили от кучи к грузовику и обратно, и после трех заходов, когда куча у основания уменьшилась, из-под пепла высунулся небольшой участок еще живого сырья.
Может, сырье отсырело. Может, огонь рано погас, не добравшись, как следовало, до глубины, где они лежали. Как бы там ни было, они сбились вместе среди углей, потрясенные. Уцелевшие.
— Три книги. — Лизель сказала это тихо и посмотрела в спины уборщиков.
— Шевелитесь, — сказал один. — Давайте быстрей, ну, — подыхаю от голода.
Они двинулись к грузовику.
Троица книжек высунула носы.
Лизель подобралась ближе.
Жар был еще настолько силен, что согревал Лизель, когда она встала у подножия зольной груды. Потянулась — и руку укусило, но на второй попытке она постаралась и сделала все как надо, быстро. Ухватила ближайшую из книг. Та была горячая, но еще и мокрая, обгоревшая лишь по краям, а в остальном невредимая.
Синяя.
Обложка на ощупь была словно сплетена из сотен туго натянутых и прижатых прессом нитей. В нити впечатаны красные буквы. Единственное слово, которое Лизель успела прочесть, было «…плеч». На остальное времени не было, к тому же возникла новая сложность. Дым.
От обложки шел дым, когда Лизель, перекидывая книгу из руки в руку, поспешила прочь. Голова опущена, и с каждым длинным шагом болезненная красота нервов становилась все убийственнее. Четырнадцать шагов и тут — голос.
Он воздвигся за ее спиной.
— Эй!
Тут Лизель едва не бросилась назад и не швырнула книгу в кострище — но не смогла. Единственным доступным ей движением остался поворот.
— Тут кое-что не сгорело! — Один из уборщиков. Он смотрел не на девочку, скорее — на людей у
