Белый опять принялся за саблю, проверяя теперь насколько легко она выходит из ножен. Сабля была старинная, еще прадеда Синельда Длиннобородого, с крестообразной рукояткой, ножны же были покрыты потускневшей от времени эмалью, таких в Пойме не делали.
— Я думаю хуррениты темнят. Да и отец чего-то недоговаривает. Посмотрим. А пауки… Знаешь, иногда мне кажется, что никаких пауков нет. Вот веретенники передают их приказы, суют везде свой нос. Веретенники есть.
Самоха увидел, что брат сел на любимого конька, о веретенниках и смертоносцах Пайда Белый мог рассуждать бесконечно.
Но смысла в этих разговорах Самоха не видел. Чего восьмилапым делать в Пойме? Раза два-три за год их шары проплывали над Лихотой, вот, пожалуй, и все. Ну, если Общий сбор, это уж обязательно. А в Архоне, пожалуйста — там они по улицам ходят.
Но Белый не унимался:
— Не люблю я их, пауков. Сидит такая сволочь в каменном мешке, и не знаешь, что в ее башку взбредет, хочет — казнит, хочет — милует. Пока не вспоминаешь — ничего, а вспомнишь, как жаром обдаст.
— Ну, смертоносец. Ну, сидит себе. Веретенники лучше?
— Ха! Веретенники! — Белый хлопнул ладонью по рукоятке сабли.
— Да я не о том. Убери пауков и посмотри что через год от Архонии останется.
— Варвары ведь живут как-то без восьмилапых.
— Разве это жизнь? Вон, расспроси как-нибудь Лечко про Вольное Царство, которое саранча съела.
— А не съела бы, так смертоносцы бы его все равно погубили.
— Скорее всего, — нехотя ответил Самоха. Мало кто любил пауков. Но все эти разговоры были уже говорены-переговорены и кончались всегда одним. Куда ни кинь, всюду — клин.
— Подходим, — справа по борту показался, далеко вдающийся в реку мыс, поросший сосновым лесом. За ним было устье Хемуля.
Матрос с мачты закричал, что видит большой дым. Скоро его увидели все, густые клубы черного дыма, поднимались откуда-то из-за мыса и только сильный ветер был причиной того, что на кораблях их не заметили раньше. Шнека стала подворачивать к берегу, разговоры смолкли. Скоро стало видно, что между стволами, в клубах дыма, мечутся какие-то люди. Но вот глазам открылся залив, образованный в месте слияния двух рек, было видно как почти черные струи воды Хемуля смешиваются с мутной, коричневой водой Мсты, свиваясь в водоворотах, качка усилилась. Почти посередине залива, глубоко врезавшись носом в песчаную косу и слегка накренившись, стоял второй корабль хурренитов, в точности такой же как первый. Паруса на нем были убраны. Вокруг него вилась стая лодок, в которых граничары сразу определили менкитские долбленки. С берегом, на котором горел лес, корабль разделяло сотни три шагов. Было ясно, что корабль менкиты еще не захватили, следовало поторапливаться.
Граничары разобрали щиты и надели шлемы. Капитан допил бутылку и выкинув ее за борт, встал с кресла и неторопливо облачился в принесенный юнгой панцырь, приладил стальные поножи, налокотники, и, сунув берет на пазуху, приладил на его место остроконечный шлем с забралом, закрывшим лицо до подбородка.
Шнека шла прямо к сидящему на мели кораблю, под бортом которого колыхалось несколько долбленок с мертвыми варварами, одна плавала к верху дном, но не меньше полусотни кружили вокруг, осыпая корабль градом стрел. Так же как и утром внезапное появление кораблей привело менкитов в полное замешательство, у них оставалась одна дорога — к берегу, но прежде чем они это сообразили, хурренитские корабли врезались в их гущу, сея смерть и разрушение. Встав на одно колено, надежно укрытые бортами, граничары открыли стрельбу. С высоты варвары были как на ладони и ни одна граничарская стрела не пропала даром. А массивные весла хурренитов крушили с одинаковой легкостью подвернувшиеся менкитские черепа и борта менкитских лодок. Скоро вода вокруг побагровела. Ответная стрельба менкитов почти не достигала цели, вскрикнул раненый в плечо матрос да убитый на мачте наблюдатель рухнул на палубу, к этому времени скоротечная схватка уже почти закончилась. Уцелевшие менкиты гребли к берегу и, едва достигнув его, выпрыгивали из лодок и разбегались по лесу.
— Вот жаль, Бубуки тут не было сына Маталаха, — сказал Жуч, убирая лук в чехол из коровьей шкуры.
— Он бы не успел, — ответил Самоха, — это ж ему пришлось бы скакать безостановочно, да все лесом, да по бездорожью. А так, жалко, конечно. Сейчас появится, начнет своих нукеров шпынять, что, мол, без него даже пару-тройку жалких корабликов взять не смогли.
— Голову даю на отсечение, начнет, — согласился Жуч. — Ну, сегодня менкитам весь день не везет.
Шнека со всеми предосторожностями приблизилась к пострадавшему кораблю и капитан Ако, вместе с Обухом, перешли на его борт. Их взорам открылась мрачная картина: не меньше половины хурренитов, в том числе и капитан, было убито. Палуба была залита кровью, всюду стонали раненные. Посол Хат, руководивший обороной, рассказал, что ночью, во время бури, капитан не заметил Лихоты и повел корабль дальше, вверх по течению. Обнаружив отсутствие других кораблей, он решил бросить якорь на безопасном удалении от берега, но порывом ветра корабль бросило на мель. Телохранитель Сакмэ и двое воинов отправились на берег, чтобы попытаться выяснить, куда они попали, но не вернулись. А утром корабль был окружен менкитскими лодками. Атака следовала за атакой, менкиты не давали защитникам ни минуты передышки, два раза им удавалось подняться на борт, и оба раза команда корабля и солдаты Хата скидывали их обратно в реку, но силы были уже на исходе, и если бы не подоспевшая подмога, то, несомненно, через час-два, все было бы кончено. Затем Ако представил Хату Обуха.
— Старшина архонских граничар, оказавших нам гостеприимство и принявших участие в нашей беде, которая надеюсь, осталась позади.
Хат и Обух обменялись поклонами.
Тем временем матросы завели канаты, шнека и большой корабль подровнялись, канаты натянулись, весла ударили по воде, сидящий на мели корабль рвануло, все затаили дыхание, и только гребцы усердно налегали на весла. Минута, другая, корабли словно бежали на месте, но вот они чуточку подались вперед, еще, и освобожденный корабль закачался на глубокой воде. Матросы и граничары приветствовали его радостными криками. После этого часть команды первого корабля перешла на второй, и караван тронулся в обратный путь, к Лихоте. Теперь подменять гребцов не требовалось, и Самоха, по доброму воинскому обычаю, с легкой совестью проспал всю дорогу и проснулся, только тогда когда корабли швартовались к пристани. Потом он еще помогал сносить на берег раненых хурренитов. На этом беспокойный день закончился.
ГЛАВА 3
Несмотря на то, что солнце уже село, вокруг Гостиного двора толпились любопытные. Протолкавшись сквозь их толпу Жуч и Самоха отправились восвояси. Впереди ждали радости праздника на Поганом хуторе, но в запасе еще было часа три времени.
Сначала следовало зайти к Жучу. Жуч действительно был сиротой, его родителей унесла черная лихорадка, свирепствовавшая в Пойме десять лет тому назад. Воспитывала Жуча бабка, но и она уж пару лет как померла. Поэтому Жуч жил один, в ветхой хибаре, на самой окраине, возле полуосыпавшегося, заросшего кустарником, земляного вала, окружавшего город. Один вид этого жилища приводил лихотских невест в состояние тихого ужаса. Они ведь не знали, что Жуч решил в скором времени разбогатеть, нанять каменщиков в Архоне и отгрохать хоромы не хуже, чем у кузнеца Маха Кувалды, только гораздо более удобно устроенные для роскошной жизни и веселого времяпровождения. Понятно, что после этого глупо было тратить время и силы на ремонт хижины с земляным полом, светящейся как решето от бесчисленных дыр и щелей. Жуч и не тратил, так и жил, деля кров и пищу с приблудившимся псом, которого окрестил Фирком.
Собак похожих на Фирка в Лихоте не было, откуда он взялся — неизвестно. Словно ветер, гуляющий над ночной Поймой, отяжелев от запаха речной воды и близкой смерти, цветов и трав, сгустился вдруг и воплотился в щенка, скулящего под дверью хибары. При виде вышедшего на звук Жуча, в щенячьем голосе явственно прорезались требовательные нотки. Найденыш был с норовом. Это понравилось Жучу, и он занес гостя в дом. На свету щенок оказался донельзя грязным существом мужского пола. Пришлось снимать со стены лохань и греть воду. При виде этих приготовлений щенок понял, что пробил его последний час, и разразился истошным визгом, который привлек гуляющего неподалеку Клепилу. Глядя, как мокрый и перепачканный Жуч моет отчаянно брыкающегося кобеля, Клепила сказал:
— Хороший пес. Видишь, на задних лапах пятый коготь, значит он может отпугивать нечистую силу. — Отпущенный на свободу, щенок, яростно отряхнулся, окутавшись облаком водяных брызг и, прыгнув, вцепился Клепиле в лодыжку. — Ну, что я говорил, непростая собака, — сказал ведун, отцепляя от себя щенка.
Фирк вырос в могучего пса, словно облепленного густой, свалявшейся шерстью, серой на спине и желто-коричневой на брюхе и боках. Ее не могли прокусить даже свирепые красные муравьи.
Понятно, что никакого хозяйства, огородов там, скотины, и прочих глупостей у Жуча не было, в свободное от боев и походов время он промышлял в Заречье гречишным медом. Фирк стал незаменимым спутником в этом промысле. Он всегда чувствовал близость пчел и давал об этом знать, прижимаясь к ногам Жуча и негромко рыча. Но кроме пчел имелись у Жуча и другие противники. Те же, например, халаши или менкиты, которые тоже были большими ценителями меда. Но Фирк не подвел ни разу. Никто не мог подобраться к Жучу со спины. А в схватках лицом к лицу ему пока везло.
Если же предстоял дальний путь, то Фирк оставлялся у Мелиты, матери Самохи, единственной, чью власть пес, не считая своего хозяина, признавал над собой.
Фирк встретил их у дверей хибары. Бесшумной тенью возникнув из темноты, он боднул косматой головой Жуча, Самоху же удостоил только небрежного шевеления хвостом и степенно потрусил рядом.
Жуч вынес из хибары мешок с дорожными припасами. Подпер палкой дверь и закинул мешок за спину.
В Лихоте, главном городе Поймы, было от силы тысяча дворов. Много раз Лихоту разносили в пух и прах, сжигали дотла и смешивали с грязью, но город снова и снова воскресал на прежнем месте. Со времен последнего разорения еще не прошло и семи лет. Тогда Лихоту смел с лица земли вождь зеритов Бас-тор Великолепный, повелевший, в знак того, что городу здесь не бывать, распахать пепелище и засеять его репой. Таким образом кочевники зериты впервые причастились к радостям земледелия.
Между тем, пока варвары рыскали по окрестностям в поисках семян и размышляли о том с какой стороны подойти к плугу, граничары оправились и, собравшись со всей Поймы, темной ночью налетели на лагерь захватчиков. Зериты бежали, вернувшись к кочевому образу жизни, а первой постройкой возрожденной Лихоты оказался кол, на который грани-чары посадили вождя-просветителя, обеспечив ему тем самым прочное место в пантеоне героев и полубогов зеритского племени и задав работы голосистым зеритским кифаредам на много лет вперед.
Еще в Лихоте была площадь, главная и единственная, в силу чего названия она не имела. Посредине ее, как раз там, где кончил свои дни Бастор Великолепный, теперь был вкопан высокий и толстый, в два обхвата, столб, служивший своеобразным вербовочным Пунктом. Граничар, задумавший какое-либо опасное предприятие, первым делом втыкал в этот столб нож, и садился тут же, неподалеку, в корчме Корнелия Лупы на опрокинутый бочонок. Всякий желающий Присоединиться, втыкал свой нож чуть пониже и шел прямиком в корчму, где и узнавал детали предстоящего приключения.
Жуч и Самоха шли по залитым мертвенным светом взошедшей луны улицам городка, прохожих уже не было, но во многих дворах мелькали огни и слышались голоса, граничары готовились к завтрашнему выступлению. Изредка раздавался скрип калитки и слышался звук выплескиваемых в сточную канаву помоев, туда сразу устремлялись зеленоватые жуки- мусорщики, каждый размером с двухмесячного ягненка; один из них зазевался, и Фирк прихватил его за ногу.
— Брось, — сказал Жуч. Фирк нехотя разжал челюсти, и жук, прихрамывая, пустился наутек.
— Фирка не берешь? — спросил Самоха.
