выпить за его безмятежное княжение и здоровье его самого и всех членов его семьи. Выпив до дна, тоже перевернул кубок, чтобы все увидели, что ни капли зла не затаил. Затем пошли пожелания бояр, причем они переворачивали опустошенный кубок над своей головой. В проявлениях холуяжа славяне всегда отличались изобретательностью.

Пирующим предстояло осилить десятка два перемен блюд. Это не считая бесчисленного количества пирогов с самыми разными начинками и всяких солений. Сперва была уха с говядиной. Ухой называли любой суп, в том числе и рыбный, который будет третьей переменой. Затем щи из кислой капусты с бараньими ребрами. К ним подали гречневую кашу. После рыбной ухи подали жареную курицу с очень кислым соусом. За ней был гусь с мочеными яблоками, а затем пошли мясные блюда, жареные, печеные, верченые. Дальше была рыба разных сортов и по-разному приготовленная. На десерт подали блины со сметаной, пшеничные калачи с медом, землянику в меде и что-то типа фруктовой пастилы. Хлеб ели ржаной, а пироги и другая выпечка была из пшеничной муки. Перед каждым гостем стояла отдельная глубокая тарелка, в которую слуги наливали половниками уху из больших котлов или накладывали руками с подносов, которые несли два или даже четыре человека. Все пища была не соленая, но на столе стояло несколько солонок, наполненных грязной, синевато-серой солью. Рядом с каждой солонкой занимали место перечница и горчичница. Перца, правда, было мало. Пили плохенькое белое вино и очень хорошую медовуху разных сортов. Они хоть и были разные, но вставляли все одинаково хорошо. На помосте кубки и тарелки были серебряные, ниже — бронзовые, еще дальше — деревянные и глиняные. До вилок еще не додумались. Зато ложки дали всем, причем только деревянные, даже великому князю.

Только во время пира я понял, как истосковался по пище, на которой вырос. Особенно по пирогам и блинам. В двадцать первом веке я ел их довольно редко, но сейчас показалось, что тогда они были моей основной едой. Оказав честь хозяину, я стал пить понемногу. Уже знал коварство медовухи. Вроде бы пьешь сладенькое и слабенькое, а потом бах — и отрубился!

Мстислав Святославич, изрядно набравшись и сочтя, наверное, что и я в таком же прекрасном состоянии, завел важный для него разговор:

— Ты знаешь, что имеешь право на новгород-северский стол?

Подразумевалось, видимо, что буду иметь и на черниговский.

— Знаю, — ответил я, — но биться за него не буду.

— Не можешь или не хочешь? — спросил князь Черниговский.

Догадываюсь, что Мстиславу Святославичу хотел определить по аналогии, начну я бороться после его смерти за черниговский стол или отдам Михаилу, сыну его старшего брата Всеволода, который идет следующим?

— Не хочу, потому что не могу, — сказал я. — Меня позвали в Путивль, а в Новгород-Северский никто не приглашал. Чтобы идти туда непрошенным, у меня нет ни дружины, ни денег.

— Да, без денег много не навоюешь, — согласился князь Мстислав, немного успокоившись.

Следовательно, пока я беден и слаб, меня в расчет принимать не будут. Увеличиваются шансы прожить дольше и спокойнее.

— А если я помогу? — попытался спровоцировать меня кузен.

Что-то они не поделили с Изяславом Владимировичем. Или я нужен, как пугало, чтобы мой «племяш» был сговорчивее.

— Может быть, — молвил я любимые слова дипломатов. Однозначные ответы — это привилегия военных. — Всё будет зависеть от текущей обстановки.

— Согласен, — кивнув головой, сказал Мстислав Святославич и сделал вывод из нашего короткого разговора: — Думаю, мы с тобой поладим.

— Я тоже надеюсь на это, — произнес я. — Меня учили, что с сильными надо дружить, а воевать со слабыми.

— Правильно, братец! — сразу расслабился князь Черниговский и полез целоваться в десны, а потом предложил еще один тост за мое здоровье.

Мне показалось, что гости на этот раз поддержали тост более громкими и радостными криками. Может, потому, что сильнее опьянели, а может, внимательно отслеживали текущую обстановку на помосте и делали правильные выводы.

В Путивль я плыл на княжеской ладье, у которой надводный борт был выкрашен в темно-красный цвет, форштевень в форме головы орла — в золотой, а весла — в белый. Посреди ладьи лежали княжеские подарки: новый шлем с наносником и наушниками; длинная двойного плетения и усиленная пластинами на плечах кольчуга с рукавами по локоть; три копья длиной чуть менее трех метров с четырехгранными наконечниками и кожаными накладками в том месте, где держишь рукой; клевец с трехгранным и немного загнутым книзу клювом с одной стороны и молотком с другой и рукояткой из твердого дерева, длиной сантиметров семьдесят, покрашенной в красный цвет и оплетенной внизу кожаными ремешками; шуба из черно-бурой лисы и еще одна из енота; по две ферязи и кафтана из расшитых золотом, тяжелых шелковых тканей; несколько рубах из тонкого шелка; порты черные из шерстяной ткани; темно-красные сапоги, украшенные на голенищах узорами из жемчуга; пять рулонов разных тканей; три бочки медовухи, одна вина и две большие корзины со всякой снедью. Сопровождали меня тридцать дружинников, которые вместе с экипажем ладьи должны были погостить в Путивле несколько недель на тот случай, если я с первого взгляда не понравлюсь путивльчанам. Я как бы случайно обмолвился князю Мстиславу Святославичу, что не все жители города будут мне рады, всякое может случиться. Видимо, такое уже было и не раз, потому что князь Черниговский не удивился и сразу предложил в помощь сотню своих дружинников. Я решил, что хватит и трех десятков. Теперь, даже если меня не признают за сына князя Игоря, будет больше шансов удрать из Путивля живым и здоровым. В таком случае князь Черниговский обещал приютить меня и помочь усмирить моих неблагодарных подданных. Усмирять я их, конечно, не буду. Скажу, что поплыл в Византию, а сам подамся в Западную Европу, займусь чисто рыцарским делом — убийствами и грабежами.

Мы плыли вверх по реке Сейм. Она показалась мне шире и глубже, чем та, которую видел в детстве. Правый берег высок, холмист и покрыт густым лесом. Говорят, в лесах много всякого зверья, включая медведей, лосей и туров. Левый берег низкий, пологий, с островками леса посреди степи. Сейм словно был границей между лесом и степью.

— Вон башня Вестовая, — показал мне кормчий — грустный и на вид хилый мужичок лет сорока — на появившуюся слева над лесом верхушку деревянной башни с шатровой кровлей.

С той стороны начал доноситься приглушенный колокольный звон.

— На башне бьют в полошный колокол, — объяснил кормчий. — Увидели нас, народ сзывают.

Мстислав Святославич, князь Черниговский, посылал гонца в Путивль, предупреждал о моем скором прибытии. Знатные люди без уведомления только воевать приходят. Сейчас на пристани соберутся горожане, чтобы поприветствовать своего нового князя. Есть ли среди них кто-нибудь, кто видел сына князя Игоря? Если есть, могут случиться самые разные события. На душе у меня стало муторно. Не гожусь я в мошенники.

Город Путивль располагался на холмах, разделенных глубокими оврагами, на правом берегу Сейма в месте впадения в него речушки Путивлька. На утесистом холме со срезанной верхушкой и крутыми откосами к обеим рекам в месте их слияния и оврагу на западе находился Детинец. Это была крепкая крепость с высоким крутым валом, прикрывающим нижние дубовые срубы, заполненные землей. Верхние срубами образовывали стены высотой метров шесть. Башен было девять, все деревянные. Семь прямоугольных выступали из стен на пару метров вперед, были высотой метров восемь и имели шатровые кровли и две надворотные, более широкие и выступающие вперед метров на пять. Над одной была церквушка, а вторая, та самая Вестовая, возвышалась метров на семнадцать — на высоту шестиэтажного дома. Внутри видна была позеленевшая медь крыши княжеского терема и пяти куполов храма Вознесения. На севере холм соединяется с равнинным плато узким перешейком. Там находился Посад, огражденный рвом шириной метров пять, высоким валом и дубовыми стенами такой же высоты, что у Детинца. Башен было