загонщиков. Потом начнется самое интересное. Я спешился и, отцепив от седла арбалет и колчан с болтами, отдал коня Савке, чтобы стреножил и отпустил пастись. Спешилась и моя свита. Пока они занимались лошадьми, я подошел к дубу, толстенному, с широкой, раскидистой кроной, прислонил к нему арбалет и положил рядом болты. Ствол был в три обхвата. Я подумал, что из такого можно сделать хороший киль для ладьи или шхуны. В двадцать первом веке мне казалось, что лодки-долбленки — это что-то такое же узкое и короткое, как каноэ. Из ствола этого дуба можно было бы выдолбить приличный баркас. Кора была толстая, шершавая, поросшая сухим мхом.

Услышав шаги за спиной, я подумал, что это Савка несет мне торбу с вином и закусками. Ждать ведь придется долго. Удар в район печени был так силен, что я вскрикнул от боли. Преодолевая покатившую дурноту, я прыгнул влево, выхватывая саблю и разворачиваясь. Позади меня стоял сотник Нажир. В правой руке он держал что-то типа кинжала, только вместо лезвия был рог, длинный и немного загнутый, почти черный внизу и светлеющий к острию. На пофигистском лице сотника я впервые видел эмоцию — изумление. Нажир не мог понять, почему не убил меня. Да потому, что на мне кольчуга и две шелковые рубахи. Я ведь ждал стрелу и надеялся, что, если прозеваю, шелк она не пробьет, выну из раны легко. С неменьшим удивлением смотрели на меня Судиша и пятеро детей боярских. Один из них держал Савку, зажав мальчишке рот рукой. Нажир выронил рог, схватился за рукоять сабли, начал вынимать ее из ножен.

Я опередил его, перерубив правую руку немного выше локтя. Моя сабля вошла и в грудь сотника сантиметров на десять. Правая рука Нажира упала вместе с его саблей на землю. Левую он прижал к рассеченной груди. Пальцы сразу покрылись кровью. Бесчувственное лицо сотника стремительно бледнело. Я наклонился и поднял левой рукой саблю Нажира. Пальцы его руки были еще теплые и цепко держались за рукоять. Я буквально вывернул саблю из них.

Ко мне осторожно, огибая с боков, приближались Судиша и пятеро детей боярских. Савку отпустили. Пацан стоял с разинутым ртом и, наверное, отсчитывал последние мгновения своей жизни, только недавно изменившейся в лучшую сторону. В Чернигове я разрешил ему сбегать к родителям, показаться во всей красе и похвастаться новой должностью. Сейчас приходит к выводу, что это была его первая и последняя минута славы.

Я напал первым. Начал с тех, что заходили справа. Левой рукой наносил несильный отвлекающий удар, а правой рубил. Индивидуальное мастерство здесь примерно на том же уровне, что и в Западной Европе, то есть, посредственное. Мои противники с двуручными бойцами раньше не сражались, против нескольких привыкли биться с щитом. Но мы ведь ехали на охоту, а не на войну, щиты не брали. Я орудовал двумя саблями на интуиции и наработанных навыках, не думая и, скорее всего, ничего не соображая. Уклонялся, финтил, отбивал удары, бил в ответ. Убивал быстро, не выпендриваясь. Только с Судишей поиграл немного, когда остался с ним один на один. До этого заместитель воеводы вроде бы и не прятался за чужие спины, но все время между мной и им оказывался кто-нибудь. Теперь никого не осталось. Выражение рубахи-парня сползло с его лица. Осталась смесь трусости и гаденькой неприязни. Видать, я насыпал ему соли на самое неожиданное место, даже не подозревая об этом. Что ж, это я могу. И наказывать умею. Сперва отрубил ему левую руку, потом правую и напоследок подсек левую ногу выше колена, чтобы не вздумал сбежать от своих рук. Рядом с ними Судиша и упал в траву, вытоптанную так, словно здесь табун лошадей валялся.

И тут я услышал стук копыт. Видимо, не зря пришло сравнение с лошадьми. По дорогу ко мне скакал отряд во главе с воеводой Уваром Нездиничем. Их было десятка два. До моего коня далеко и он со спутанными ногами. Савка куда-то пропал. Я отшагнул к дубу. Нижние ветки будут мешать всадникам нападать на меня. Двадцать человек — это, конечно, много. Надо было в Западную Европу ехать…

Съехав с дороги, всадники начали разворачиваться в лаву. Такое впечатление, что собираются атаковать целый отряд, а не одного человека. Впрочем, нападать они вроде бы не собираются. По крайней мере, никто не доставал из ножен саблю и лук не натягивал. Они остановились метрах в пяти от меня. Наверное, я, забрызганный кровью, с двумя саблями в руках, представлял интересное зрелище. Не менее интересными были и мои семь зарубленных противников.

— Жив, князь? — то ли спросил, то ли констатировал факт воевода.

— А ты не рад? — раздраженно произнес я, чтобы скрыть дрожь, которая начала колотить расслабляющееся тело: пронесло! покняжу еще маленько!

Воевода Увар понурил голову и пробурчал:

— Прости, князь, не сразу понял, что они задумали недоброе. Мончук подсказал.

— Поверю на слово, — сказал я и подошел к Судише.

Заместитель воеводы был еще жив. Он лежал в луже крови с закрытыми глазами и отупевшим от боли лицом. Губы медленно шевелились, но слов не было слышно. Надеюсь, каялся. А может, проклинал меня. Что ж, пусть облегчит душу напоследок. Как говорили в двадцать первом веке российские зеки, ты умри сегодня, а я — завтра.

— Кто вас нанял? — спросил его.

Судиша перестал шевелить губами, открыл глаза. Зрачки расширились, поглотив радужку. Они смотрели на меня и, казалось, ничего не видели.

— Ты умрешь, а они останутся жить и смеяться над дураком, который покрыл их, — подзадорил я Судишу.

— Нет, — прохрипел он. Я подумал, что он отказывается предавать заказчиков, но заместитель воеводы продолжил: — Сучковы, оба брата… — дальше он перечислили имена остальных моих бояр.

Каждый оплатил одного убийцу. Так и набрали семерых. Затем Судиша посмотрел на сотника Мончука, улыбнулся криво, но больше ничего не сказал.

Сотник побледнел под моим взглядом. Правда, глаз не отвел.

— Добей его, — приказал я Мончуку.

Сотник медленно слез с коня, подошел к Судише и рубанул саблей по лицу наискось, рассек рот и язык. Наверное, чтобы не сболтнул лишнее. Вторым ударом отрубил голову. Вот теперь мы с ним повязаны кровью. Хотя доверие он еще не заслужил.

— Будиша, останешься здесь до подхода пехоты, соберешь трофеи. Затем отравишь их в город, а сам посадишь на коней семь человек и поскачешь впереди. Поднимешь всю стражу, захватите бояр- заговорщиков и семьи вот этих, — показал я на убитых. — Будут сопротивляться, убивайте. Засядут крепко, ждите меня, вместе выковыряем. Жечь и грабить запрещаю. — Потом повернулся к воеводе: — А мы поскачем разберемся с Сучковыми, пока их не предупредили.

Молчанский монастырь отличался от тех, что я посещал в Англии и Нормандии. Там внешние стены зданий были частью оборонительных сооружений. Здесь крепостные стены стояли отдельно от четырех больших деревянных зданий и четырех маленьких раскинутых без симметрии вокруг собора с тремя шатровыми куполами. Через ров, наполненный зеленой водой, был перекинут широкий мост, неподъемный. Наверное, его сжигали в случае опасности, потому что внутрь не занесешь, в ворота не пролезет. Вход охраняли трое монахов, вооруженные копьями метра два длиной и длинными ножами в ножнах, которые были засунуты под веревки, подпоясывавшие рясы, старые, посеревшие от многочисленных стирок. Монахи решили было закрыть ворота, увидев отряд всадников, но узнали нас и передумали. Слева от ворот располагалась большая гостевая изба, а справа — маленькая для раздачи милостыни. Возле нее толпилось с десяток калек. Я запретил им побираться в городе где-либо, кроме папертей церквей. Пришлось выпороть несколько нищих, потому что поняли не сразу. Одному калеке порка помогла «исцелиться» — задрыгал обеими ногами, которые по его словам отнялись еще в детстве. После этого в Путивле его никто не видел. Дальше стоял собор, из которого вышли с десяток монахов, а по бокам от него — два больших здания. Игумен жил в том, что справа.

Он вышел на крыльцо, услышав, наверное, стук копыт. Одет был в рясу из черной тонкой материи, скорее всего, шелковой. На шее висел здоровый золотой крест. Когда Сучков пришел с этим крестом на