Настроение Кавалье было так изменчиво, так велика была его любовь к Психее, что при одной мысли вновь обрести эту очаровательницу, сгладили в нем все унижения, которые он только что перенес, все горькие упреки, которыми он только что осыпал себя. В нем снова пробудилась неукротимая гордость. Он с удовольствием припоминал, как неустрашимо бросил вызов дворянам, ему стало казаться, что некоторые дамы посмотрели тогда на него как будто с восхищением. Он решил, что неловкость овладела бы всяким в таких обстоятельствах и что в другой раз он уже не смутится. Словом, надежда, честолюбие, любовь еще раз затуманили и возбудили его высокомерное воображение.

Эти противоречивые мысли так сильно отразились на лице Кавалье, что в минуту, когда проводник отворил дверь в нижнее помещение, черты его озарились каким-то доверчивым счастьем, с трудом поддающимся описанию. Когда секретарь удалился, Жан быстро вошел, восклицая:

– Наконец-то, Боже мой, я вас снова вижу!

Но что с ним было, когда при свете лампы он узнал своего отца, Жерома Кавалье, старого сент- андеольского хуторянина, который два года находился в плену у католиков!

Зала нижнего этажа в ратуше города Нима. Окна выходят на площадь. Сквозь наполовину спущенные занавески виден свет праздничных огней, но клики радости прекратились. Жером Кавалье бледен, одет в черное. Волосы его совершенно поседели, лицо строго, почти грозно. Жан Кавалье, увидев своего отца, стоит, пораженный ужасом. Фермер, на минуту растроганный, проводит рукой по лбу, и лицо его принимает прежнее выражение бесстрастной строгости. Сын хочет броситься в объятия отца, но старик протягивает к нему левую руку, как бы желая оттолкнуть его. Жан стоит неподвижно и устремляет на отца скорбный взгляд.

Сын (боязливо, опуская голову). Батюшка!

Отец. Вот уже два года с того дня, как Господь отнял у меня супругу, которую Он мне даровал, я пленник. Я узнал, что мой сын стал одним из вождей преступного мятежа. Я запретил ему браться за оружие: почему он ослушался меня?

Сын (в сторону). По-прежнему непреклонен! В этих событиях, в этих битвах, славных, может быть, для меня, он видит только покушение на свою родительскую власть. Его голос по- прежнему волнует меня, внушает мне страх.

Отец. Сын мой слышал меня?

Сын (с почтительной твердостью). Я взялся за оружие, чтобы отомстить за смерть моей матери, за смерть моей бабушки, которую католики волокли на плетне. Я взялся за оружие, чтобы отомстить за вас, батюшка, которого увели в оковах. Я взялся за оружие, чтобы помешать разрушению наших храмов, чтобы отомстить за убиение наших братьев.

Отец. По какому праву сын мой возмутился против Божьей воли, когда я подчинялся ей, когда я склонял перед нею голову, оплакивая свою супругу, когда я подставил свои руки под оковы? По какому праву сын мой нечестиво поднял голову к Небу, чтобы требовать у него отчета за смерть своей матери и за мой плен.

Сын. То была сыновья обязанность, батюшка.

Отец. Это значило пробудить в себе святотатственное сомнение в справедливости Господа! Месть в Его руках, она не принадлежит человеку.

Сын. Но наши храмы, их разрушали!

Отец. Если Господь допустил моавитян разгромить своды наших храмов, восславим Его под вечно нерушимым небесным сводом. Силы веры в молитве, а не в стенах здания.

Сын (опустив голову, после долгого молчания). Я не один взялся за оружие: наше население последовало за мной.

Отец. Сын мой обязан будет отдать тяжелый отчет перед Богом в заблуждениях этих несчастных безумцев. (Помолчав). Но дело сделано! Тщеславие предводительства увлекло, погубило моего сына. И в два года много пролилось крови. Лангедок покрыт развалинами, торговля уничтожена, всюду нищета... И чего же добился сын мой? Какие храмы отстроены вновь? Какие права им вернули? (С насмешкой). Говорят, мой сын одержал блестящие победы. Где их плоды?

Сын (в сторону). Увы, отец не знает еще, как неосновательны его упреки! Если бы он знал!.. (Закрывая лицо руками). Ах, мне страшно... (В это время царствовавшее на площади молчание прерывается все возрастающим шумом. Раздаются угрожающие крики. Слышны возгласы: «Будь проклят, изменник! Будь проклят, Жан Кавалье!»).

Отец (почти бессознательно). Будь проклят, Жан Кавалье! Будь проклят, изменник!

Сын (в сторону). Что он говорит?

Отец. Ну, в чем сын мой изменил своим братьям? Каким образом стал он слугою фараона?

Сын. Благодаря тому, что Ефраим не исполнял моих приказаний, война стала невозможной. Я обещал Вилляру сложить оружие, если он вернет нам свободу совести и дарует нам города-убежища. Он предложил моим отрядам те преимущества, которых я требовал для протестантской партии, с условием, что мои солдаты составят два полка, над которыми я приму начальство с чином генерала...

Отец (подымая руки к небу). Господи, они, значит, хорошо знают его гордыню!

Сын. Но мои солдаты не хотят сложить оружие, пока не будет восстановлен Нантский эдикт.

Отец. Итак, сын мой подчинился один? Подчинение запоздало, но оно требует награды. Я не говорю о сане, предложенном моему сыну, такое предложение оскорбительно.

Сын (с замешательством). Батюшка... Разве служить королю – бесчестье?