К своему несчастью, драгун обратился с любезностями к почтенной, пожилой женщине. Глубоко возмущенная нахальством солдата, она повернулась к нему: он увидел бледное, суровое, испещренное морщинами лицо.

– Черт возьми тьму этого вертепа! Тут не отличишь совы от голубки! – вскрикнул Ляроз, с отвращением вытирая рот, и прибавил, грубо толкая бедную женщину концом своей сабли:

– Ну, пошла, пошла, старая гугенотка! Веди меня к моему капитану, маркизу де Флораку.

Служанка взяла лампу и, идя впереди бригадира, поднялась по довольно темной лестнице, достигла площадки и открыла дверь в помещение, где находились хуторянин, его жена, сын Габриэль и дочь Селеста. Вся семья отвечала на инквизиторский допрос преподобного отца Руло, капуцина и секретаря севенского архиепископа, аббата дю Шеля. Тут же присутствовал маркиз де Флорак, капитан сен-серненских драгун, и Денис Пуль, предводитель шайки микелетов.

Комната, в которой заседало это ужасное судилище, в семье Кавалье носила название «Божьей комнаты». Уже целых два поколения посвящали эту часть помещения для гостей, которые случайно попадали на хутор. Всякий чужестранец, просивший приюта, богатый или бедный безразлично, во имя благочестивого обычая хозяев, был принимаем здесь с одинаковым вниманием, пользовался одинаковыми заботами и водворялся в этой комнате. Хуторянин, побуждаемый трогательным чувством гостеприимства, обставил эту комнату своей лучшей мебелью из того немногого, что имел.

Кровать с витыми столбиками была украшена наметом и занавесами фламандской вышивки, тогда как остальные кровати в доме были скромно убраны местной саржей. Большое прекрасное кресло с подушечками, обитое испанской кожей, предназначалось для усталого путника. Хорошо навощенный ореховый стол, сундук, богатой резной работы и аналой у постели дополняли убранство этой комнаты. На широком выступе камина стояли две большие каменные вазы. Каждое утро их наполняли цветами, все равно была ли комната занята кем-нибудь, или нет.

Трогательное внимание, указывавшее, что гостей, знакомых или незнакомых, здесь всегда ожидали. Над камином висели начертанные большими черными буквами на белом пергаменте следующие стихи Священного писания: «Раздавайте хлеб свой в изобилии, как если бы вы бросали его в вечно текущие воды, потому что после долгого времени он возвратится к вам. Не презирайте голодного и не пренебрегайте бедняком в его убожестве».

Медная лампа с тремя рожками освещала следующую картину. Маркиз Танкред де Флорак, красивый молодой человек лет двадцати пяти, в зеленом камзоле с серебряными галунами, полулежал на кровати. Небрежно опираясь на одну руку, другой он играл кончиками своих вышитых золотом шелковых шнурков. Бессознательно покачивая ногой, он разрывал шпорами своих грубых сапог красивое одеяло из персидского полотна, сохранявшееся в целости в продолжении стольких лет. На красивом лице капитана отражались скука, усталость и нетерпение.

В большом кожаном кресле, предназначенном для гостей, сидел Денис Пуль. Не принимая никакого участия в допросе протестантов, он занят был изучением плана похода и занятия местности по топографической карте Лангедока, разложенной на краю стола. Этот партизан, известный своей жестокостью и испытанным мужеством, служил многим европейским правительствам. Недавно еще он воевал в Венгрии против турок. Казалось, своим странным одеянием он хотел придать своей наружности, и без того дикой, еще более ужасающий вид. Почти все части его одежды и вооружения были добычей, снятой с убитых им врагов. На столе подле него лежал большой железный шишак, с тылу которого висела сетка из стальных колец, защищавшая затылок. Этот род шлема был отнят им у одного черкеса, дравшегося в рядах турок. Его тяжелая и широкая армянская сабля в серебряных ножнах с дамасским клинком досталась ему в знак победы над эмиром, убитым им на поединке. Его богатый толедский кинжал был им отобран во Фландрии у капитана ландскнехтов[8]. Его длинные пистолеты принадлежали Барбанаге, предводителю «барбетов» в пьемонтской войне. Его железный нагрудник и дамасский наплечник были отобраны им у генерала Немецкой империи: он носил их по-старинному, поверх своей истрепанной буйволовой кожи с рукавами, отвратительно запачканными человеческой кровью, точно рубаха мясника. Наконец, тяжелые сапоги из кордовской кожи, с длинными, от времени почерневшими шпорами, почти совершенно скрывали ярко-красные штаны и доходили ему до половины бедра. Его короткие волосы, остриженные под гребенку, были ярко-рыжего цвета, так же как и борода, брови и усы. Удар копья выбил ему один глаз, а второй, словно стеклянный, светло-голубого цвета, наливался кровью при малейшем волнении. Нос у него был толстый и мясистый. Широкий рубец фиолетового цвета бороздил его лоб, испещренный глубокими морщинами от лет и трудностей военной жизни.

Денису Пулю было тогда лет около пятидесяти. Это был человек высокого роста, костлявый, ужасно худой. На одной из его косматых нервных рук недоставало указательного пальца. Потеря этого пальца была следствием страшных пыток. Турки, захватив его в плен, хотели заставить его рассказать в подробностях о положении императорской армии, он отказался. Чтобы принудить его говорить, они обмотали его палец фитилями, пропитанными расплавленной серой, которая медленно выжигала мясо до костей. Но этот несокрушимый человек и виду не показал, что ему больно. Пораженные таким героизмом и убедившись, что пытками от него ничего не добьешься, турки выпустили партизана на свободу. Неверующий, необузданных качеств, неумолимо жестокий, полный слепой и железной воли, неустрашимой храбрости, – вот каков был капитан Денис Пуль. Ему-то, совокупно с маркизом Танкредом де Флораком, поручено было следить за применением новых королевских указов, по которым все протестанты подпадали под наказания, установленные для раскольников.

Капуцин Руло носил одежду своего ордена. Это был бледный молодой человек. Черная редкая борода оттеняла его подбородок. Перед этим монахом стояли в ряд Жером Кавалье, его жена и двое детей. В чертах хуторянина-протестанта не замечалось ни малейшей боязни: они выражали сознание своего достоинства, спокойствие и решимость. Жена не разделяла его уверенности. Дрожа всем телом, с глазами полными слез, она держала его за руку, в то время как Селеста и Габриэль с ужасом прижимались к матери.

Когда вошел Ляроз, капитан обратился к нему:

– Ну, схватил ты их?

– Нет, г-н маркиз! Они услыхали нас и спаслись, как стая летучих мышей. Но они все собрались у подножия Кровавого Креста, как об этом предупреждали г-на маркиза. В то время как Пьер Лорифэ и Леру охотились за ними по покрытому вереском полю, я с Лоррэном спрыгнули с коней. И мы нашли повешенный на кресте полуобглоданный остов волка.

– Святотатство! – с ужасом воскликнул капуцин.

– Потом? – сухо спросил молодой капитан.

– После того, как мы нашли остов волка, г-н маркиз, Лоррэн сказал мне: «Бригадир Ляроз, ночь настолько светла, что я, кажется, вижу надпись на кресте». Чтобы убедиться, я высек огонь, зажег кончик папоротника и над венком прочел на одной из перекладин креста: «Так да погибнет первосвященник Вала!» Они написали Ваала с одним а, неучи! – мимоходом вставил Ляроз, пожимая плечами. – Так да погибнут