войск двинулся сейчас через Сент-Армансольское ущелье, чтобы захватить наш лагерь с тылу. А ведь его охраняют одни раненые да женщины и дети. Что будет с нами, если у нас отнимут запасы оружия и провианта?

Маршал, знакомый с превратностями войны, еще до битвы принял предосторожности на случай, если бы неприятелю удалось отразить его нападение. По всем расчетам, это могло случиться только тогда, если бы камизары собрали против него все имевшиеся у них силы, но тогда они очевидно должны были оставить свой скрытый стан без охраны. Вот почему генерал-майор Капильяк приказал напасть на горцев с тылу, добравшись до их стана по дорогам, почти непроходимым. Но Кавалье обманул Вилляра. Понимая всю важность охраны стана, он приказал Ефраиму оставить в горах половину своего отряда, которая должна была разбиться на три части, достаточные для того, чтобы защитить непроходимые тропинки, ведшие к убежищу камизаров.

Гордый сознанием, что ему удалось перехитрить маршала, Кавалье не мог удержаться, чтобы не воскликнуть:

– Успокойся, Марион! Нашему стану нечего бояться. Пусть только католики заберутся в Сент- Армансольское ущелье: ни один из них не выйдет оттуда!

Повернувшись к лесничему с торжествующим видом, он прибавил:

– А ведь не прикажи я тебе оставить в горах половину твоих людей для охраны стана, все наше было бы теперь, может быть, в руках католиков. Смирись же и ты! Не пренебрегай больше моими распоряжениями – и победа будет на стороне святого дела.

Лесничий посмотрел на Кавалье взглядом, полным холодного презрения, и ответил:

– Я проколю этот мех, надутый тщеславием! Ни один из моих горцев не остался в стане: все они пошли за мной на другую сторону Геро. Они все были в засаде, теперь они все тут. Ибо Господь сказал: «Не разделяй твоего стада, чтобы пасти его!»

– Если это правда, – сказал Кавалье дрожащим от волнения голосом и побледнев, как смерть, – ты заслуживаешь смерти: ведь тогда наше дело погибло! Но нет, нет, ты этого не сделаешь, ты не погубишь нас всех!

Ефраим пожал плечами и сказал:

– Я умею отличать, что приказано Господом и что творением Его. Говорю тебе, ни один из моих горцев не остался в стане. Господь найдет средство защитить новый Хорив. А потому, вместо того чтобы обвинять меня, дрожи ты сам: если наш стан будет захвачен филистимлянами, ты будешь проклят, ибо ты гордыней своей навлек гнев Господень на невинных братьев твоих.

– Ни один из горцев брата Ефраима не остался в стане, – промолвил Марион, как бы в подтверждение слов лесничего.

Невозможно себе вообразить бешенство и отчаяние Кавалье, когда он понял, что все его планы были так жестоко разрушены неукротимым и слепым фанатизмом Ефраима. На минуту он остался неподвижен, точно пораженный новым ударом и не находя ни одного слова. Ролан понял всю важность рокового неповиновения Ефраима и сказал с упреком последнему:

– Если наш лагерь попадет в руки филистимлян, что станет с нами?

– А что сталось с Израилем? Когда народ его находился перед Красным морем, не Он ли разделил воды моря перед ним? – вскричал лесничий, взбешенный тем, что камизар разделял боязнь Кавалье.

А Жан, рассчитывая на поддержку Ролана, сказал ему:

– Ты слышал: он не отрицает своего преступления. Скажи по совести, не заслужил ли он сегодня два раза смерти по всем военным законам? Если ты согласен с этим, прикажи четырем из твоих людей зарядить мушкеты: пусть он помолится и умрет.

Не произнеся ни слова, Ефраим взял свою тяжелую секиру, бросил свирепый взгляд на Кавалье и остановился в ожидании, опершись руками на оружие.

Ролан опустил голову и не сказал ни слова.

– Что же, твое молчание осуждает его или оправдывает?– спросил Кавалье Ролана, сильно стукнув ногой о пол.

– Пути Господа неисповедимы, – проговорил Ролан глухим голосом. – Если брат Ефраим и согрешил по неведению, то ты, на которого дух Божий снисходит иногда, спаси наших больных, наших жен и детей, которые иначе будут безжалостно избиты филистимлянами.

– Спаси их, брат Кавалье! Католики будут безжалостны, – прибавил Марион, складывая руки с мольбой.

– Клянусь смертью и кровью, и я думаю, что они будут без жалости! – вскричал Кавалье, давая наконец исход своему отчаянию. – Трусы, изменники, болваны этакие! Вы губите вашим упрямством самое благородное, самое святое дело! С этого дня между вами и мной все кончено! Будьте вы прокляты!

Кавалье направился к двери.

– Жан Кавалье! – воскликнул Ролан, бросаясь к севенцу, чтобы загородить ему выход. – Итак, твои личные чувства заставляют тебя забыть спасение твоих братьев? Если Ефраим был введен в заблуждение видением, значит ли это, что ты, который считаешь себя выше и умнее его, должен отдать твоих в жертву ярости врага?

Слова эти, казалось, произвели впечатление на Кавалье: он остановился. Он решил в последний раз попытаться строгим примером подчинить этих неукротимых людей военной дисциплине. Он вернулся и сказал торжественным голосом:

– Пусть этот изменник будет казнен смертью, согласно законам войны, пусть эти горцы признают начальником одного из моих лейтенантов! Поклянитесь мне святым именем Господа, что с этой минуты вы будете слепо повиноваться всем моим приказаниям. Пусть сейчас же все офицеры и солдаты признают меня генералиссимусом всех войск Предвечного и пусть мне предоставлена будет власть над жизнью и смертью всякого, кто в будущем осмелится пойти против моей воли. Только этой ценой обязуюсь я предотвратить от вас угрожающую вам опасность, если только еще не поздно. Подумайте! Еще раз спрашиваю вас: даете вы мне право наказать этого изменника, а также полную власть?