надолго бы оставалась ослепленной слезами, если бы их не вытерла мадемуазель де Кардовилль.

— Как вы добры… О! какое благородное, великодушное у вас сердце!

Только эти слова бедная швея и могла прошептать глубоко взволнованным голосом. Внимание Адриенны было для нее дороже всякого благодеяния.

— Взгляните на нее… сударь, — сказала Адриенна Родену, который с живостью приблизился. — Да, — с гордостью прибавила молодая аристократка, — вот сокровище, которое мне удалось открыть. Взгляните на нее и полюбите ее так, как я люблю, уважайте так, как я уважаю… Это одно из тех сердец… какие нам нужны! Какие мы ищем!..

— И находим, с помощью Божией! — закончил ее речь Роден, низко кланяясь Горбунье.

Работница медленно подняла глаза на Родена. При виде мертвенного лица, доброжелательно улыбавшегося ей, молодая девушка вздрогнула. Странно! Она никогда не видела этого человека раньше, но внезапно почувствовала страх и инстинктивное желание отдалиться, какие испытывал и Роден. Всегда робкая и стыдливая, Горбунья не могла отвести глаз от Родена, сердце у нее билось, словно при приближении большой опасности, так как эта чудная девушка больше боялась за тех, кого она любила, чем за себя, то она невольно подвинулась к Адриенне, не сводя глаз с Родена.

Социус, хороший физиономист, конечно, заметил произведенное им впечатление, и его инстинктивная неприязнь к молодой работнице еще более возросла. Вместо того чтобы опустить глаза, Роден разглядывал ее с таким настойчивым вниманием, что удивил мадемуазель де Кардовилль.

— Позвольте, милая девушка, — спросил Роден, как бы стараясь что-то припомнить. — Позвольте… кажется, я не ошибаюсь… да… Не были ли вы недавно в монастыре св.Марии… здесь по соседству?

— Да, месье, была.

— Без сомнения, это были вы!.. Где моя голова? Конечно, вы… нечего было и сомневаться!..

— В чем же дело? — спросила Адриенна.

— Вы совершенно правы, милая мадемуазель, — сказал Роден, указывая на Горбунью. — Это именно одно из тех благородных сердец, какие мы ищем! Если бы вы знали, с каким достоинством, с каким мужеством отказалось это бедное дитя, нуждающееся в работе, — а для нее это было все равно, что нуждаться во всем, — от недостойных предложений, какие решилась ей сделать настоятельница монастыря, предлагая хорошую плату за шпионство в том доме, куда она хотела ее поместить!

— Ах, как это мерзко! — воскликнула с отвращением мадемуазель де Кардовилль. — Предлагать такие вещи этому несчастному ребенку… ей!

— Они не знали меня, — с горечью заметила Горбунья. — Увидели, что я нуждаюсь… ну, и подумали, что соглашусь на все…

— Я скажу, — прервал ее Роден, — что со стороны настоятельницы была двойная низость, так как она хотела подкупить нуждающуюся, а с вашей стороны вдвойне прекрасно, что вы не соблазнились и отказались.

— Месье… — возразила Горбунья в скромном замешательстве.

— Нет! Я не замолчу! — продолжал Роден. — Хвалю я или порицаю, я не стесняюсь высказываться прямо, что на сердце лежит… Спросите вот у мадемуазель, — и он указал взглядом на Адриенну. — Поэтому-то я, не стесняясь, скажу открыто, что уважаю вас не меньше, чем сама мадемуазель де Кардовилль!

— Поверьте, дитя мое, — сказала Адриенна, — что есть похвалы, которые покрывают почестями, вознаграждают и придают бодрости: таковы похвалы господина Родена… Я это знаю… очень хорошо знаю!..

— Да к тому же нельзя только мне приписывать всю честь данного суждения…

— То есть как это?

— Разве эта милая девушка не приемная сестра Агриколя Бодуэна, честного рабочего, деятельного народного поэта? Так разве привязанность подобного человека — не лучшая гарантия, и разве нельзя, так сказать, по подобной марке судить о товаре? — с улыбкой заметил Роден.

— Вы опять абсолютно правы, — сказала Адриенна. — Прежде чем я познакомилась с этой девушкой, я уже заинтересовалась ею со слов приемного брата… Он так горячо, с такой любовью говорил о ней, что я не могла не отнестись с уважением к девушке, внушившей такую благородную привязанность.

Слова Адриенны вместе с еще одним обстоятельством так смутили Горбунью, что ее бледное лицо стало пурпурным. Мы знаем, как страстно любила втайне несчастная девушка Агриколя: всякий даже отдаленный намек на это роковое чувство заставлял ее чрезвычайно смущаться. Между тем при словах Адриенны Горбунья заметила проницательный и пытливый взгляд, брошенный Роденом… Если бы Горбунья была с глазу на глаз с Адриенной, ее смущение прошло бы быстро, но, к несчастью, теперь ей показалось, что иезуит, и без того уже внушавший ей страх, проник в тайники ее сердца и прочел там тайну роковой любви, жертвой которой она являлась… Отсюда яркий румянец бедняжки и видимая мучительная растерянность, которая поразила Адриенну.

Быстрый и тонкий ум, каким обладал Роден, тотчас же определил причину смущения. Он сразу все понял, сопоставил молодую уродливую девушку, очень развитую и с горячим, преданным сердцем, с одной стороны, и красивого, смелого, умного, честного парня — с другой, и вывел следующее заключение: «Они воспитывались вместе и, сходясь во многом, несомненно братски привязаны друг к другу; но от братской любви не краснеют, а Горбунья покраснела и смутилась: не любит ли она Агриколя иной любовью?» Напав на верный путь, Роден решил удостовериться до конца в своих догадках. Заметив, что смущение молодой швеи удивило Адриенну, он сказал ей, указывая на Горбунью и улыбаясь:

— Поглядите-ка, до чего краснеет наша бедная малютка, когда говорят о привязанности к ней этого славного парня!

Горбунья опустила голову в замешательстве. Помолчав немного, чтобы жестокая стрела вонзилась поглубже в ее сердце, палач продолжал:

— Нет… посмотрите, как она смущена!

Затем помолчав еще немного и заметив, что Горбунья теперь побледнела и задрожала, иезуит испугался, что зашел слишком далеко, так как Адриенна с участием спросила Горбунью:

— Милое дитя, отчего вы дрожите?

— Все очень просто! — отвечал за швею Роден с искусственной простотой, притворяясь, что ничего не понимает: он знал, что это лучший способ, дабы узнать все нужное. — Очень просто… эта скромная девушка смущается, как нежная и добрая сестра. Она так любит брата, так близко связана с ним, что, когда хвалят его, ей кажется, что хвалят и ее…

— Она так же скромна, как и добра, — ласково прибавила Адриенна, взявши Горбунью за руку. — Не надо так смущаться, моя милая: это ребячество, и я вынуждена вас пожурить!

Мадемуазель де Кардовилль говорила вполне искренне. Она полностью поверила объяснению Родена. Горбунья со своей стороны подобно всем, кто боится, чтобы не открыли их печальную тайну, успокоилась так же быстро, как и испугалась; она постаралась убедить себя, чтобы не умереть со стыда, что последние слова Родена были искренни и что он не подозревал о ее любви к Агриколю. Она немного успокоилась и нашла силы ответить Адриенне:

— Простите меня, — робко проговорила она, — я не привыкла к такой доброте, и мне совестно, что я не могу высказать, как я вам благодарна.

— Доброта! — сказала Адриенна. — Но я еще ничего не сделала для вас. Вот теперь, слава Богу, я могу сдержать свои обещания, вознаградить вашу преданность, ваше мужественное самопожертвование, вашу святую любовь к труду и то достоинство, какое вы проявили среди ужасных и жестоких невзгод. Словом, с сегодняшнего дня, если вам угодно, мы больше не расстанемся!

— Вы, право, слишком добры… — дрожащим голосом сказала Горбунья, — но я…

— Успокойтесь, — прервала ее Адриенна, угадывая ее мысли. — Если вы примете мое предложение, я сумею согласовать свое эгоистическое желание иметь вас возле себя с независимостью вашего характера, с вашей привычкой к труду, с вашей любовью к уединению и потребностью жертвовать собой всем, кто в вас нуждается и заслуживает сожаления. Я именно и рассчитываю на это ваше стремление и на возможность удовлетворить его, чтобы пленить вас и удержать около себя!

— Но чем же я заслужила, мадемуазель, — бесхитростно спросила Горбунья, — такую благодарность с вашей стороны? Разве не вы сами первая оказали столько доброты и великодушия моему приемному