— Горбунья! — приветствовали отец и сын молодую работницу, с удивлением смотря на нее.
— Прекрасные известия, господин Дагобер! — с невыразимой радостью проговорила Горбунья. — Роза и Бланш найдены… — Затем, повернувшись к кузнецу, она прибавила: — Прекрасные известия, Агриколь! Мадемуазель де Кардовилль вовсе не сошла с ума… Я сейчас с ней виделась!..
— Она не помешана! Какое счастье! — сказал кузнец.
— Дети мои!! — дрожащим от волнения голосом воскликнул старик, пожимая руки Горбунье. — Вы их видели?
— Да, сейчас… они очень печальны и огорчены… я не могла с ними поговорить.
— Уф! — сказал Дагобер, как бы задыхаясь от полученного известия и прижимая к груди руки. — Уф! Я никогда не думал, что мое старое сердце может так шибко биться. А между тем, благодаря Угрюму, я почти приготовился к этой вести… Но все равно… Меня просто ослепила радость… голова закружилась.
— Видишь, батюшка, какой славный денек сегодня выдался, — сказал Агриколь, с благодарностью смотря на молодую работницу.
— Обнимите меня, славная и достойная девушка, — прибавил солдат, крепко обнимая Горбунью; затем, сгорая от нетерпения, воскликнул: — Ну, пойдемте за девочками!
— Милая Горбунья, — сказал глубоко тронутый Агриколь, — ты возвращаешь покой, быть может, даже жизнь отцу… А как ты узнала… о мадемуазель де Кардовилль?
— Чисто случайно… А ты как здесь очутился?
— Угрюм остановился и лает! — воскликнул Дагобер и поспешно двинулся вперед.
Действительно, собака, не менее своего господина жаждавшая поскорее увидеть сирот, но лучше его знавшая, где они находятся, уселась у ворот монастыря и залаяла, чтобы привлечь внимание Дагобера. Последний понял этот призыв и спросил Горбунью, указывая на дом:
— Они здесь?
— Да, здесь.
— Я был в этом уверен… Славная собака! О, да! животные лучше людей… исключая вас, дорогая Горбунья… вы лучше людей и зверей!.. Наконец-то я увижу моих бедных малюток! Наконец-то я буду с ними!..
Говоря это, несмотря на свои годы, Дагобер бегом побежал к Угрюму.
— Агриколь! — воскликнула Горбунья. — Не давай твоему отцу постучаться в дверь, иначе он все погубит…
В два прыжка Агриколь был возле отца. Тот уже готов был взяться за молоток.
— Батюшка, не стучись! — воскликнул кузнец, хватая его за руку.
— Какого черта ты толкуешь?
— Горбунья сказала, что все будет потеряно, если ты постучишься.
— Что-о?!
— Вот она тебе все объяснит.
В это время Горбунья, менее проворная, чем Агриколь, подошла к ним и сказала солдату:
— Господин Дагобер, надо отойти от ворот… их могут открыть… заметят вас, заподозрят… Лучше пройдем у стены…
— Заподозрят? В чем заподозрят? — с удивлением спрашивал Дагобер, не отходя от ворот.
— Умоляю вас… не оставайтесь тут! — с такой настойчивостью сказала Горбунья, что Агриколь невольно прибавил:
— Батюшка, раз Горбунья это говорит, значит, у нее есть основательная причина. Послушаемся ее… Бульвар Госпиталя в двух шагах… там никого нет… Мы можем там спокойно переговорить…
— Черт меня возьми, если я что-нибудь понимаю! — воскликнул Дагобер, все-таки не отходя от ворот. — Девочки тут… я их беру… увожу с собой… вот и все… и дела-то всего на десять минут!
— О, не думайте так, господин Дагобер! — сказала Горбунья. — Дело совсем не так просто… Идемте… уйдем отсюда скорее — слышите, голоса за воротами…
Действительно, послышался какой-то шум на дворе.
— Идем, батюшка… идем, — сказал Агриколь, почти силой увлекая старика.
Угрюм, очень удивленный, по-видимому, этим промедлением, полаял немного, оставаясь у ворот, как бы выказывая нежелание покидать свой пост и протестуя против подобного отступления, но по знаку Дагобера собака присоединилась к армейскому корпусу.
Было около пяти часов вечера. Поднялся сильный ветер. Небо покрылось тяжелыми и темными дождевыми тучами. Мы уже сказали, что бульвар Госпиталя, примыкавший к монастырскому саду, почти никем не посещался. Дагобер, Агриколь и Горбунья могли, следовательно, держать здесь совет в совершенном уединении.
Солдат не скрывал своего бурного нетерпения и, как только они повернули за угол, обратился к Горбунье:
— Ну, говорите же… объясните, в чем дело: вы видите, я как на горячих угольях!
— Дом, где заперты дочери маршала Симона, — монастырь, месье Дагобер.
— Монастырь! — воскликнул солдат. — Так и следовало думать… Ну и что! Я и в монастырь за ними пойду… как и повсюду… Попытка не пытка!
— Но, господин Дагобер, девочек там держат против их и вашего желания… и вам их не отдадут!
— Мне не отдадут?.. А вот, черт возьми, мы посмотрим!.. — и он сделал шаг по направлению к улице.
— Батюшка! — сказал Агриколь, удерживая его. — Минутку терпения… Выслушай Горбунью!
— Нечего мне слушать! Как?.. Мои дети тут… в двух шагах от меня… я об этом знаю и не заполучу их во что бы то ни стало тотчас же?! Ого, черт возьми!.. Это было бы интересно!.. Пустите меня!..
— Господин Дагобер! Умоляю вас! — просила Горбунья, овладев другой его рукой, — выслушайте меня… Есть другой способ вернуть бедных сирот без насилия: мадемуазель де Кардовилль особенно настаивала на том, что насилие может погубить все…
— Если есть возможность действовать иначе… отлично… но только говорите скорее, каким же способом надо действовать?
— Вот кольцо мадемуазель де Кардовилль…
— Что это за мадемуазель де Кардовилль?
— Это, батюшка, та самая великодушная барышня, которая хотела внести за меня залог и которой я должен сообщить нечто очень важное…
— Ну ладно, ладно, потолкуем об этом после. Что означает это кольцо?
— Вы его возьмете и отправитесь сейчас на Вандомскую площадь, в дом
— Ну а дальше, дальше?
— Дальше, граф предпримет необходимые шаги перед высокопоставленными особами об освобождении дочерей маршала, и, может быть, завтра или послезавтра…
— Завтра или послезавтра! — воскликнул Дагобер. — Да еще может быть!!! Мне необходимо их освободить сегодня же… сейчас… а то послезавтра! И еще: может быть!.. Нечего сказать, вовремя!.. Спасибо, милая Горбунья, но возьмите ваше колечко… я предпочитаю действовать сам… Подожди меня здесь, сынок…
— Батюшка! что ты затеваешь? — воскликнул Агриколь, стараясь удержать старика. — Вспомни, ведь это монастырь, слышишь: монастырь!
— Ты, брат, ничего еще не понимаешь, призывник еще. А я знаю, как надо действовать в монастырях. В Испании научился, небось сто раз проделывал… Вот как будет дело: я постучусь, мне ответит сестра- привратница, спросит, что мне надо, я ей отвечу, конечно; она попытается меня остановить, я не послушаюсь; пройду, начну кричать во все горло девочек, побегу по всем этажам.
— А монахини-то, месье Дагобер, монахини! — говорила Горбунья, стараясь удержать старика.
— Монахини побегут за мной следом, будут кричать, точно галчата, выкинутые из гнезда, — дело мне
