покойного художника до повседневной прозы жизни.

Но теперь Серафима, будучи, так сказать, полномочной хозяйкой дня, позволила мальчику быть на обеде и даже сама усадила его за стол. И Юлия, занятая беседой с гостями и мужем, не обратила на это достаточного внимания.

Все шло хорошо, и ничто, казалось, не помрачит дня. Обед уже подходил к концу, и Серафима, как обычно, заговорила о трагической судьбе художника.

Гости поддержали ее мысль о судьбе, и даже один пожилой человек (отчим сестер) увидел в этой катастрофе роковое стечение обстоятельств и, несомненно, обреченность.

Подросток Кока, густо покраснев от волнения, торопливо сказал:

— Нет, судьба тут вовсе ни при чем. Судьбы не бывает. Просто дядя Леня ошибся. Он не знал, что наши истребители начнут так энергично отгонять от Москвы самолеты фашистов. И поэтому уехал на дачу. Это была ошибка, а не судьба.

Серафима с гневом смотрела на сына и даже невольно приподняла руки, как бы желая втиснуть назад все те слова, какие произносил подросток.

Но слова уже были им сказаны, и тут некоторые из гостей не смогли сдержать своих улыбок.

Муж Юлии, усмехнувшись, громко сказал:

— А ведь Кока абсолютно прав. Это была грубая ошибка покойного Леонтия Петровича. Он думал, что бомбежки усилятся в городе. А вышло наоборот. Он зря уехал на дачу.

Кто-то из гостей неторопливо произнес:

— Да, сколько я помню, в августе сорок первого года воздушные налеты были почти ликвидированы. Стало быть, наш друг Леонтий Петрович не поверил в мощь советской авиации и, паникуя, напрасно уехал.

Тут стоматолог снова подхватил своим зычным голосом:

— Да просто не случилось бы этой нелепой гибели, если б он остался в Москве. Ясно, это была его ошибка, а не судьба.

Должно быть, у стоматолога были какие-то моральные счеты с покойным художником, ибо он, обернувшись к жене, добавил:

— И вообще, Юлия, я тебе все время твержу, что твой Леонтий во многом ошибался. И в частности, сердись не сердись, он ошибался в своем искусстве. Для кого он писал свои картины? Для народа? Нет, милая, бредовые картины пишут для прожженных эстетов.

Поеживаясь, Юлия сказала мужу, положив руку на его ладонь:

— Смотря как подойти к творчеству Леонтия. Но вообще, Аркаша, ты отчасти прав, говоря, что его картины не совсем понятны народу.

Серафима с ужасом слушала все эти речи. Что случилось? Почему они так говорят о Леонтии Петровиче? Неужели все прежнее было ошибкой? Серафима встала из-за стола и, прислушиваясь к спорам гостей, медленно вышла из столовой.

Стоматолог снова сказал жене:

— Нет, Юлька, и твой Леонтий ошибался, да и ты не без греха. Ты вместе с сестрой восхваляла его творчество, разводила турусы на колесах. И этим еще больше запутала способного художника.

Скульптор Иван Семеныч громко, но далеко не твердым голосом, произнес, предварительно постучав ножом по тарелке:

— Леньку запутал его формализм. Он как публицист подходил к искусству. И этим запорол свой талант.

Тут Юлия, спохватившись, стала переводить разговор на иные темы. Отчасти ей удалось это сделать, но все же достойный тон собрания был окончательно сорван.

После обеда гости не пошли, как обычно, осматривать выставку картин Леонтия Петровича, а остались в столовой.

Подросток Кока вышел в сад, чтобы найти свою мать. Она сидела на скамье, поникнув головой. Сын никогда не видел ее в такой печали.

Он приложил свою щеку к ее щеке и тихо произнес:

— Мама, ты не сердись на меня, если я за столом сказал что-нибудь не так.

Слезы хлынули из глаз Серафимы. Она погладила голову сына и ничего не сказала. Но в этом ее молчании подросток услышал, что она вовсе не сердится на него и только ужасно страдает от какого-то горя, которое ему еще не понять.

В прошлое воскресенье к Ане Фроловой зашли две подруги.

Счастливая и сияющая Аня Фролова держала на руках своего крошечного сыночка.

Подружки спросили, как она назвала его, и Аня ответила:

— Я назвала его Сергеем в честь того мальчишечки, которого мы с вами, если помните, спасли в блокаду.

Девушки стали вспоминать эту историю, которая произошла в январе 1942 года в Ленинграде.

Комсомольский отряд, в котором тогда находились все эти три девушки, обходил квартиры, чтобы подать помощь тем, кто в этом нуждался. И вот в одной брошенной, разбитой квартире девушки нашли подростка лет 13 или 14.

Родители его погибли, и мальчик находился один во всей квартире — полузамерзший, почти в бреду, умирающий от голода.

Девушки подали ему первую помощь и записали его адрес с тем, чтобы сообщить в больницу.

И вот Аня Фролова, записывая его адрес, наклонилась к мальчику и спросила, как его имя и фамилия. В ответ мальчонка по-детски заплакал, назвал свое имя и, схватив руку Ани, сказал ей: «Мама, не уходи».

И тогда Аня, сама слабая и полуголодная, взяла его на руки и отнесла в больницу.

Что случилось с ним дальше, Аня не знала. Не было времени навестить его. И вот теперь, спустя восемь лет, Аня и ее подружки вспомнили эту историю. И Аня сказала:

— Интересно было бы узнать, что стало с этим парнишкой. Давайте, девушки, сходим в тот дом, где мы тогда нашли его.

Девушки не помнили точного адреса. Но все же пошли на улицу Маяковского. Нашли этот дом. И наугад отыскали квартиру в пятом этаже.

Позвонили. Зашли. Спросили — не проживает ли тут некто Сергей, фамилию которого они не помнят.

Женщина, открывшая дверь девушкам, сказала, что тут в квартире проживает один человек по имени Сергей. И с этими словами она постучала в дверь его комнаты.

Вышел высокий молодой человек лет двадцати двух. Увидев Аню Фролову, он сказал ей с удивлением:

— Анна Васильевна, какими судьбами вы здесь?

И тут Аня Фролова увидела, что перед ней ее сослуживец по заводу — фрезеровщик Сергей С, с которым она несколько лет работала в одном цехе.

Аня Фролова сказала:

— Позвольте, Сергей Николаевич, да не вы ли тот самый подросток, которого мы перенесли в больницу в сорок втором году?

Фрезеровщик Сергей воскликнул:

— Так, значит, это были вы та маленькая мама, которая несла меня на руках?!

Аня смотрела на этого здорового, цветущего парня и никак не могла увидеть в нем то слабое и жалкое существо, которое по-детски плакало в этой комнате.

Сели. Сергей Николаевич приготовил чай. И за чаем снова стали вспоминать эту историю, всматриваясь друг в друга.