поступили?
— А как бы я мог поступить? — переспросил Борромини. — Так, как подобает поступать любому порядочному человеку! Я бы попытался спасти жизнь ребенка.
— Даже в том случае, если отец его допустил в отношении вас вопиющую несправедливость? Пустил бы вас по миру с сумой? Лишил бы вас самого дорогого?
— И тогда, достопочтенный отец, я не изменил бы своего решения. Как может ребенок отвечать за греховные деяния своего отца?
— А если этот человек, — тут монсеньор Спада осенил себя крестным знамением, — похитил бы, изуродовал или иным способом надругался над вашим собственным ребенком? Как бы вы поступили тогда?
Борромини, подумав, твердо заявил:
— И в этом случае мне не остается ничего иного, как всеми средствами попытаться спасти несчастного ребенка. Его право на дарованную Богом жизнь неприкосновенно и вне влияния прегрешений его отца. Но к чему все эти странные вопросы, монсеньор?
— К тому, чтобы удостовериться, что вы — именно тот, кем я вас считаю, — удовлетворенно ответил Вирджилио Спада, положив руку на плечо Борромини.
И все же по мере приближения назначенной даты — 27 марта 1645 года — на этот день было намечено заседание конгрегации — противоречия не переставали терзать монсеньора Спаду. Вынесенный на рассмотрение конгрегации вопрос был важен настолько, что, кроме доброго десятка кардиналов — членов конгрегации, архитектора, участь которого предстояло решить, в заседании принял участие сам папа Иннокентий.
Предпочитая не ходить вокруг да около, Спада сразу же перешел к обсуждению основного вопроса: был ли осведомлен автор проекта башен кавальере Лоренцо Бернини о том, какая нагрузка ляжет на фундамент здания и сможет ли этот фундамент с ней справиться? Архитектор, как и следовало ожидать, начисто отрицал какую-либо вину. Начав свое выступление довольно нервозно, Бернини стал ссылаться на то, что, мол, сам предостерегал папу Урбана, но тот не внял его аргументам. При этих словах кавальере папа Иннокентий кивнул, и Бернини, явно приободрившись, логично и убедительно завершил выступление.
Затем настала очередь выслушать мнение экспертов. Те хоть и упрекали Бернини в халатности — были даже перечислены отдельные его ошибочные действия, — однако, к великому облегчению Спады, они сосредоточились скорее не на том, виновен Бернини или нет, а на поисках выхода из создавшегося положения. Мнения всех сходились в одном: для сохранения архитектурного шедевра необходимо усилить фундамент. О сносе речь даже не заходила.
Лишь один из специалистов за все заседание не проронил ни слова: Франческо Борромини. Одетый, как повелось, в черное, он сидел в конце стола и, казалось, безучастно выслушивал мнения своих коллег. Когда речь зашла о переносе заседания комиссии, все взгляды устремились на него.
Именно ему предстояло на следующем заседании конгрегации представить свое заключение. Каким же оно будет?
12
Четвертый год тянулось паломничество Клариссы. Годы эти прошли в молитвах за здравие ее супруга. Она побывала в пяти базиликах: в соборе Святого Петра молилась у могилы апостола, в Латеране, во дворце папы — у папского алтаря, в Санта-Мария Маджоре — у колыбели Христа, в Санта-Кроче в Джеру-залемме — взывала к Спасителю у его креста, в Сан- Паоло — у места мученической смерти святого Павла. Кларисса совершала молитвенные обряды в семи паломнических церквах, в катакомбах на Виа Аппиа, на Святой лестнице, которую одолела на коленях. Кларисса даже отважилась на поездку в отдаленный Лорето, где находился Святой Дом, куда в пору, когда он еще стоял в Галилее, ангел принес Марии добрую весть. Тщетно — нездоровье продолжало донимать лорда Маккинни.
Как же так? Был ли он на самом деле болен? Княгиню продолжали грызть сомнения. Нет, она ни на мгновение не усомнилась ни в чудодейственной силе креста Спасителя, ни Святого Дома в Лорето, где одна лишь надпись — Non est impossible apud Deum — «Пред Богом нет ничего невозможного» — говорила сама за себя, объясняя чудо перемещения жилища Марии из Святой Земли в Рим. Маккинни с регулярностью появления созвездий на ночном небе раз в месяц слал супруге из Англии письма, однако в них не было ни слова об исцелении, как, впрочем, и призывов вернуться на родину, хотя в письмах Клариссы все настойчивее звучал вопрос о возвращении, в то время как в потаенных уголках ее души тлела надежда оставаться в Риме до тех пор, пока проблема колоколен собора Святого Петра не разрешится окончательно.
Но разве подобное желание не греховно? Разве эти ее потаенные надежды не ставят под сомнение здравие ее супруга? Разве не продляет она тем самым его муки? Ведь ей всего-то и нужно, чтобы Борромини удостоился заслуженной похвалы, только не в ущерб Бернини.
В душе Клариссы царил разлад, вынудивший ее искать утешения у святой Агнессы. Пред алтарем часовни — барельеф благополучно пережил разграбление палаццо Памфили — она преклоняла колена и складывала руки для молитвы ради обретения внутреннего покоя и ясности. Но каждый раз, даже не успев взглянуть на образ святой, чье тело обрело защиту от гнусных посягательств солдатни, Кларисса чувствовала закрадывающийся в душу страх. Оба мужчины в свое время были благополучно изгнаны из жизни княгини, теперь же они вновь стремились стать ее частью. Это и пугало Клариссу.
— Что с тобой?
Кларисса, вздрогнув, повернулась и увидела перед собой донну Олимпию. Лоб кузины прорезали морщины озабоченности.
— Тебя что-то мучит, и уже довольно давно. Что у тебя на душе?
— Ах, Олимпия, если бы я только знала!
Кларисса не торопилась изливать Олимпии душу. Да, кузина была женщиной искушенной и, вполне вероятно, могла бы помочь ей советом и делом. С другой стороны, Клариссу отпугивали непоколебимые принципы и прямолинейные суждения Олимпии.
К счастью, донна Олимпия облегчила Клариссе задачу.
— Ваш английский обычай все решать самой и с Господом явно не идет тебе впрок. Мне кажется, я знаю, кто тебе действительно нужен — хороший исповедник.
— Исповедник? — Кларисса удивилась. — Я… я вот уже много лет не была на исповеди. Маккинни полагает, что исповедь — не более чем попытка переложить ответственность за свои поступки на кого-то другого.
— Вот как! — Олимпия покачала головой. — Мы здесь, в Риме, так не считаем. В конце концов, жизнь есть жизнь, и иногда бывают моменты, когда без помощи другого человека ясности не обрести.
Кузина просто читала мысли княгини! Именно ясности Клариссе и недоставало сейчас. И уже сама возможность поведать кому-то о том, что накипело у тебя на душе, вызвала у Клариссы облегчение.
— Наверное, ты права, — согласилась Кларисса. — Можешь порекомендовать мне священника?
— Разумеется! — Олимпия даже невольно рассмеялась. — Если уж невестка папы не сможет, стало быть, плохи ее дела!
Уже на следующее утро Кларисса отправилась к исповеднику, которого ей указала донна Олимпия. Буквально через несколько минут езды от палаццо Памфили экипаж остановился перед большим и только что отремонтированным зданием с фасадом, обильно украшенным лепниной.
Когда Кларисса стучала в ворота, на сердце у нее было неспокойно. Что за человек ее исповедник? В молодые годы она без раздумий доверялась любому вкрадчивому голосу, нашептывавшему из-за решетки исповедальни в полумраке церкви, ничуть не сомневаясь, что он принадлежит не реально существующему человеку, а доброму духу небес. Но теперь-то она зрелая женщина!
Слуга провел ее через залитый светом внутренний двор, затем через странную колоннаду, которая вела в следующий внутренний двор с фигурой воина в натуральную величину. Но что это? Идя вдоль галереи, Кларисса не могла поверить своим глазам: пол, казавшийся ей еще у входа абсолютно ровным, внезапно стал подниматься, колонны укорачивались, а сам проход сужался — вся эта колоннада была лишь иллюзией, обманом зрения, сооружение оказалось куда меньшим, чем на самом деле. Сердце забилось в радостном предчувствии. Эта колоннада была ей знакома! Она — та самая, которую синьор Борромини, тогда еще Франческо Кастелли, замыслил для ее покоев в палаццо Памфили.
Княгиню встретил одетый в черную шелковую сутану низкорослый падре. Он улыбался. Кларисса внезапно почувствовала прилив симпатии к этим внимательным глазам, кустистым бровям и энергичной, пружинящей походке.
— Монсеньор Спада? — осведомилась княгиня, подавая ему руку.
— А вы, по-видимому, леди Маккинни, — ответил священник на беглом английском. — Рад приветствовать вас, княгиня!
— Какое дивное гостеприимство, — заметила Кларисса, указывая на колонны. — Все потом оказывается не так, как в первое мгновение.
— Вы заметили? — Спада энергично закивал. — Колоннада сия — любимое мое место здесь. Она приводит в смятение чувства и поучительна для разума. При виде ее невольно начинаешь задумываться, насколько призрачен порой этот мир. Кроме того, — добавил он, глядя на фигуру воина, и теперь Кларисса поняла, что на самом деле этот воин изображен не в натуральную величину, а едва ли доходит священнику до пояса, — она служит нам напоминанием, насколько ничтожен и малозначителен человек. Но что привело вас ко мне, княгиня? Донна Олимпия говорила мне о смятении вашей души…
Коротышка монсеньор был так приветлив с ней, в его тоне звучало такое участие, что Кларисса буквально в первые секунды почувствовала расположение к нему, будто знала его не один год. И затем, уже в разговоре с княгиней, Спада задавал вопросы с непосредственностью лекаря, желающего как можно детальнее установить симптомы недуга. К своему удивлению, княгиня отметила, что ей даже не приходится преодолевать себя, хотя откровенный разговор происходил не в полумраке исповедальни через разделявшую их решетку, а при свете дня и глаза в глаза. Час спустя Спада знал о Клариссе все.
— Познакомившись с этими двумя Богом установленными для создания нового Рима зодчими, — заключила Кларисса свою исповедь, — я разлучила их, оттолкнула друг от друга. Неужели я перечеркнула планы Господа?
— Пути Господни хоть и неисповедимы, княгиня, — раздумчиво отозвался Спада, — тем не менее нам надлежит в них разбираться. Как говорил святой Августин, «Credo quia absurdum» — «Верую, поскольку это непостижимо». Вероятно, все в мире есть проявление воли Божьей, и ваш непокой — всего лишь его знак.
— Но на что этот знак указует? Вправе ли я оставаться в Риме, в то время как мой супруг в Шотландии мучим болезнью?
— Если Богу было угодно повторно отправить вас в — этот город, то наверняка у него были для того причины.
После продолжительной паузы Спада заговорил вновь
— Возможно, недуг вашего супруга и есть ключ ко всему. Возможно, вы лишь тогда добьетесь для него заступничества у Господа, если ускорите дело, им начатое.
— Я не совсем понимаю вас, монсеньор.
— Разве мы всегда действуем, ясно осознавая, что творим? — ответил он вопросом на вопрос. — Может быть, Господь послал вас в Рим во второй раз, дабы вы исправили все ваши прежние ошибки.
— И каким же образом мне их исправить? — желала знать Кларисса.
— Попытавшись вновь соединить их, я имею в виду Борромини и Бернини, — понимаю ваше смущение, княгиня, но уж давайте назовем их по именам, — примирить друг с другом с тем, чтобы они вместе приступили к выполнению своей главной задачи. Вероятно, это и будет платой Богу, чтобы он внял мольбам об исцелении вашего мужа.
— Вы действительно так считаете?
Кларисса была изумлена подобной трактовкой событии.
