Женщина переступила порог.

— Надеюсь, — произнесла она, — я не отниму у вас много времени. Меня зовут Энн Харрисон, я адвокат.

— Энн Харрисон, — повторил Фрост. — Рад познакомиться. Это вы…

— Да, это я, — кивнула она. — Я защищала Фрэнклина Чэпмэна.

— Я видел фотографии в газете. Мог бы сразу узнать.

— Мистер Фрост, — взглянула на него женщина. — Буду с вами откровенна. Мне следовало вам позвонить, но я не была уверена, захотите ли вы со мной встретиться. Поэтому решила прийти. Надеюсь, вы меня не выставите.

— Что вы, — опешил Фрост. — Почему? Садитесь, пожалуйста.

Она села в кресло, где только что сидел Фрост.

Красивая, разглядывал ее хозяин, но в ее красоте кроется сила. Благородная твердость.

— Мне нужна ваша помощь, — начала Энн.

Фрост подошел к другому креслу, сел, но не торопился с ответом.

— Я не вполне понимаю, о чем речь, — ответил он наконец.

— Мне сказали, что вы человек, с которым можно разговаривать.

— Кто сказал?

— Не важно, — она покачала головой. — Говорят. Вы меня выслушаете?

— Естественно. Как иначе я смогу помочь?

— Да, конечно, — вздохнула она. — Это касается Чэпмэна.

— Вы сделали для него все, что могли, — заметил Фрост. — Ничто не говорило в его пользу.

— В том-то и дело, — кивнула она. — Может быть, кто-то смог бы сделать и больше, но не я. Несправедливо все это.

— Но законно, — пожал плечами Фрост.

— Да, конечно. И я живу законом, точнее — обязана жить. Но юрист должен различать закон и справедливость, это не всегда одно и то же. Лишать человека права на вторую жизнь нельзя. Да, по независящим от него обстоятельствам, Чэпмэн опоздал и умершая потеряла свой шанс. Но почему он тоже должен быть лишен этого шанса? Это закон джунглей: око за око, зуб за зуб. Но мы же разумны, мы цивилизованы. Разве не существует милосердия? Разве нет сострадания? Неужели мы вернулись к первобытным нравам?

— Мы живем в промежутке, — потер лоб Фрост. — Мы на полпути между старым образом жизни и ее новыми условиями. Старые правила не применимы, а применять новые — рано. Поэтому потребовалось создать законы переходного периода, и среди них главенствующий новые поколения обязаны заботиться о поколениях ушедших так, чтобы под угрозой не оказался план оживления. Если эта гарантия будет нарушена хотя бы однажды, мы подорвем доверие к себе. Поэтому необходим кодекс, предусматривающий самое строгое наказание нарушителям.

— Было бы лучше, — произнесла Харрисон, — если бы Чэпмэна допросили под наркозом. Я предлагала, даже настаивала, но он отказался. Есть люди, которые не могут выставлять свою жизнь на публичное разбирательство даже себе во вред. В некоторых случаях такая проверка обязательна — при измене, например. А в этом — нет. Лучше бы его проверили…

— Я пока не понимаю главного, — прервал ее Фрост. — Чем я могу помочь вам?

— Если бы я вас убедила, — сказала она, — что помилование возможно, вы могли бы посодействовать мне через Центр. Если бы Нетленный Центр обратился в суд…

— Погодите, — перебил Фрост, — я не собираюсь делать ничего подобного. Я занимаюсь связями с общественностью, а никак не с судом.

— Мистер Фрост, — вздохнула она. — Буду с вами совершенно откровенна. Я поняла, что вы — единственный человек в Центре, который уделит мне время и выслушает. Я пришла и не собираюсь лукавить. Я борюсь за своего клиента и сделаю все, чтобы помочь ему.

— Он знает, что вы здесь?

— Нет, он не одобрил бы, если бы узнал, — покачала она головой. — Он странноват, мистер Фрост. Он горд, упрям и ничего бы не стал просить. Но я — попрошу, если понадобится.

— Стали бы вы стараться ради любого другого клиента? — хмыкнул Фрост. — Вряд ли. В чем тут дело?

— Не в том, о чем вы думаете, — выпрямилась она. — Хотя я не в обиде, если вы действительно так подумали. Ему присуще крайне редкое сейчас чувство собственного достоинства, готовность встретить беду и не просить пощады. И это разрывает мне сердце, мистер Фрост. Он попал в капкан — в сети закона, который сочинили лет сто назад в приступе энтузиазма, решив, что ничто не должно омрачить золотой век. Может быть, и неплохой закон, да только устарел. Он служил для устрашения и предназначение свое выполнил. Я проверила — за все это время к смерти приговорено менее двадцати человек. Значит, свою миссию закон выполнил. Он способствовал устройству того общества, создать которое мы хотели или думали, что хотим. Теперь нет никакого смысла в том чтобы применять наказание в полной мере. Но есть еще причина, почему меня это задело. Я присутствовала, когда его лишали передатчика. Вы когда-нибудь видели…

— Но это выходит далеко за пределы ваших обязанностей, — запротестовал Фрост. — Вам не следовало быть там.

— Мистер Фрост, — напряглась она. — Когда я берусь за очередное дело, то принимаю на себя определенные обязательства и защищаю своего клиента до конца. Я не снимаю свое попечение.

— Как в этом случае, — заметил Фрост.

— Да, — кивнула она. — Так вот, я стояла возле него и видела, как приговор приводят в исполнение. Физически — тут ничего страшного. Где-то у сердца — передатчик, его сигнал фиксируется мониторами, а когда биение пульса прекращается, в нужное место немедленно высылают спасателей. И они извлекают передатчик — маленькую металлическую вещицу — и швыряют на металлический поднос с инструментами. Но там лежит не просто кусочек металла, там лежит человеческая жизнь. Теперь его пульс не отмечается на мониторах, и, когда он умрет, не приедет никакая спасательная бригада. Вокруг рассуждают о тысячах лет жизни, о миллионах — все болтают о вечности. А для моего клиента нет ни тысячи, ни миллиона, ни вечности; ему осталось лет сорок, а то и меньше.

— А как бы поступили вы? — осведомился Фрост. — Вшили бы передатчик обратно, будто ничего не произошло?

— Нет, конечно. Человек совершил преступление и должен ответить. Но правосудие не должно мстить. Почему бы не смягчить приговор до изгнания? Тяжело и это, но ведь не смерть!

— Не многим лучше смерти, — возразил Фрост. — Клеймятся обе щеки, человека вышвыривают из общества. Общение — запрещено, даже если ему угрожает смерть. Никаких прав, никакой собственности только одежда, которая была на нем в момент приговора…

— Но это не смерть, — раскраснелась Энн Харрисон. — Остается передатчик. Спасатели прибудут вовремя…

— И вы полагаете, что я могу склонить к этому суд?

— Не совсем так, — вздохнула она. — Не так прямо. Но мне нужен друг в Центре. Чэпмэну нужен друг в Центре. Вы знаете, с кем переговорить, как это сделать. Если мне удастся убедить вас в своей правоте… И не поймите меня превратно, платить вам не будут. Просто нечем. Если вы этим займетесь, то лишь потому, что сочтете это справедливым.

— Так я и думал, — усмехнулся Фрост. — Подозреваю, что и вам не платят.

— Ни цента, — согласилась она. — Он хотел, конечно, но у него семья, и откладывать им удавалось не слишком много. Он показывал мне свои сбережения — гроши… Не могла же я отправить его жену во вторую жизнь нищей. Ему, понятно, сбережения не нужны. Работа у него пока есть, но, учитывая общественное мнение, долго он не продержится. А где ему искать новую…

— Не знаю, — задумался Фрост. — Я мог бы переговорить с…

Он запнулся. С кем он мог бы переговорить? С Маркусом Эплтоном, с Питером Лэйном? Но оба связаны с пропавшим документом, который, может статься, и не пропал вовсе. С Б.Д.? Вряд ли Б.Д., да и кто угодно, захотят его слушать.

— Мисс Харрисон, — он грустно улыбнулся ей. — Кажется, вы пришли к единственному в Нетленном Центре человеку, который не в состоянии вам помочь.

— Простите меня, — смутилась она. — Я не собиралась требовать чего-то конкретного. Я буду признательна за любое участие. Даже если у вас только возникнет желание нам помочь. Это придаст мне уверенности, подаст знак, что на свете еще есть люди с чувством справедливости.

— Если я смогу, — тихо сказал Фрост, — я помогу. Но, поймите, я не могу рисковать. Именно теперь риск для меня невозможен.

— Этого вполне достаточно, — ожила Энн.

— Но я ничего не обещаю.

— Как я могу рассчитывать на это?! Вы просто сделаете, что сможете.

Напрасно, подумал Фрост. Он не имел права предлагать помощь, не его это дело. Да и как он мог обещать, зная, что ничего предпринять не сможет.

Но жалкая комнатенка показалась ему вдруг теплее и светлее. Возникло ощущение жизни, неведомое ранее. И сделала это сидящая в кресле женщина — но скоро она уйдет, теплота и свет рассеются, память затухнет, и комната вновь станет жалкой и постылой, как прежде.

— Мисс Харрисон, — спросил он внезапно. — Мог бы я пригласить вас куда-нибудь пообедать?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Простите, — смутился Фрост, — я только…

— Вы не поняли, — остановила его Энн. — Не могу допустить, чтобы вы тратились на меня. Но, если у вас есть продукты, я могу приготовить…

Нестор Белтон захлопнул книгу и оттолкнул ее от себя. Зевнул, потер кулаками глаза.

Завтра экзамен, хорошо бы выспаться, но еще столько надо повторить, просмотреть хотя бы.

Такой экзамен раз в жизни бывает. В Школу консультантов поступят лучшие, а он с детства мечтал стать именно консультантом. Выбор оказался верным — сколько разговоров вокруг, что бессмертие вот-вот станет реальностью, что кто-то в Нетленном Центре сумел решить задачу, и дело лишь за технической реализацией.

А тогда начнутся оживления, и настанет черед консультантов. Долгие годы они находились в резерве, ждали этого часа, а многие так и не дождались, и теперь, как все прочие, ожидают в подвалах воскрешения.

Консультанты и специалисты по воскрешению — вот две группы людей, которые годами оставались сторонними наблюдателями. Эти группы обучались на средства Нетленного Центра, им, по сути, всю жизнь платили жалованье ни за что, их час еще не пробил.

Но они были готовы вступить в дело в любой момент. Наготове были и тысячи пустующих домов, и гигантские, забитые продуктами магазины, и мощные конверторы — все ожидало Дня Воскрешения.