— Первая вахта погрузила:

— 170 корзинок.

— Вторая:

— 180.

— Третья:

— 200.

— Первая:

— 244.

Каждые четыре часа доска соревнования отмечала подъем.

К началу вторых суток кардиф был плотно втиснут в угольные ямы ледокола.

Полдня отдыхали матросы. Вахтенные убирали корабль, стирали пыль, мыли палубу. К вечеру, перед заходом солнца, тучи овцами разбежались по синему небу. Серое море отливало багрянцем заката. Тихими всплесками бились волны о подводные рифы Верблюжьей горы.

Наступал час разлуки. Старые зимовщики с Земли Франца-Иосифа с чемоданами в рунах переходили на „Сибирякова“.

Год назад они шли в такой же неизвестный поход, как ныне мы. Теперь они — зрители. Долго они стояли, облокотившись на поручни, слушали в последний раз ворчливую команду любимого капитана…

— Боцман! Отдать швартовы!

                                            — Есть…

— Малый вперед.

                           — Есть…

И наблюдают, как бьет и взмахивает „Седов“ саженными лопастями винта серо-зеленую воду.

С опущенным якорем тихо проходим мимо подводных рифов, мимо Верблюжьей горы в море Баренца.

Русская гавань, вдавленная вглубь острова Новой Земли, постепенно сливается с берегом.

Капитан, накинув на теплую куртку желтое прорезиненное пальто, взбежал на верхний мостик.

На юте „Седова“ матросы машут платками, фуражками и флагами. „Сибиряков“ первые часы идет в кильватер. С носа видны размахивающие руками наши друзья зимовщики. Я долго наблюдаю за двумя высокими, стройными фигурами — радиста Кренкеля и геофизика Шашковского. Они забрались на ванты и смотрят на нас в бинокли.

Перед тем как сменить курс, „Сибиряков“ мягким баритоном своей сирены ответил на последние тяжелые гудки старого ветерана ледовых боев „Георгия Седова“. По серым волнам полярного моря еще долго неслись замирающие выкрики с исчезающего вдали корабля.

— „Седовцам“ успеха!..

С „Сибиряковым“ ушла последняя связь с землей. Мы остались одни, закованные в железный корпус пловучей крепости. Далек и неизведан лежит путь к Северной Земле, через неизмеримые ледяные пространства Карского моря…

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Смотреть вперед! — раздается знакомый голос капитана.

— Есть, смотреть вперед, товарищ капитан.

Западный берег Новой Земли с горбами холмов скрылся за горизонтом.

Полуночное солнце, залив розовым светом ползущие глетчеры, упало в море золотым шаром. Мелкие льдинки стали похожи на стаи голубых птиц.

12 августа. Солнце сквозь серый туман заглядывает на мокрую палубу. Натянутые провода антенны слабо стонут от залихватских налетов северного ветра. Судовой врач Лимчер, обняв мачту, словно выслушивая в ее груди свист и завывание, смотрит вперед. Кочегар Московский, вытирая пот засаленным платком, остановился у перил.

— Простынете, потному не рекомендую, — говорит доктор Лимчер, поднимает воротник у дубленой шубы и с достоинством идет на капитанский мостик.

Любознательный доктор ежедневно простаивает по несколько часов с нашим большим — с сорокакратным увеличением — биноклем. Тема его разговоров со штурманами всегда одна и та же:

— Скажите, а бывает так… — вдруг и откроешь неведомый остров?

— Бывает, конечно, бывает, — утешают его молодые краснофлотцы у штурвального колеса.

И Лимчер еще пристальнее начинает всматриваться в пенистые гребни волн. Кто-то ему передал, что в прошлом году ледокол „Седов“ не обнаружил островов Гольфстрема там, где они показаны на картах.

— Голубчики, а как вы думаете, а может быть эти острова живут себе среди моря, а?..

Краснофлотец Лукьянов резво перебежал руками по штурвальному колесу, поправил бескозырку, посмотрел в большие стекла бинокля и шепеляво сказал:

— Н-да, может и живут. Капитан передавал, что мы тут недалече где-то от этих островов. Велено еще раз пошарить по горизонту.

— Велено — по горизонту?..

— Да, сказано — посмотреть…

— Не засть, не вижу, — закипятился доктор и вдавил в окуляры бинокля свои веселые и добрые глаза.

…К вечеру туман унесся к мысу Желания. Небо очистилось от бродивших тяжелых облаков, на западе в лучах падающего солнца оно стало бледно-оранжевым, и только над горбами горных хребтов Новой Земли легла широкая стальная полоса, переходящая к северу в светло-голубой клин.

— Земля! Лукьянов, земля!

Доктор Лимчер в распахнутой поддевке вломился в лоцманскую будку.

— Владимир Иванович, земля! Острова Гольфстрема открыл! Я открыл!

Капитанский мостик превратился в трибуну. У цейсовского бинокля образовалась профессорская очередь.

— Острова Гольфстрема открыты норвежским путешественником Маком, — объясняет нам знаток истории полярных открытий проф. В. Ю. Визе. Его место у бинокля занимает проф. Самойлович.

— Ширина этого острова — километра полтора, — уверенно говорит Самойлович. — Надо, не теряя времени, произвести съемку.

Профессор ботаники Савич, обвешанный двенадцатью брезентовыми мешками для сбора мхов и лишайников, с трудом поднимается наверх.

— Кто последний? Я за вами, — гуторит Московский в хвосте профессорской очереди.

Пока проходила очередь, краснофлотец Лукьянов, сжатый людьми и оглушенный выкриками, все же смотрел вперед. Простым глазом скоро заметив, что „остров“ по мере приближения к нему словно уменьшается в своих размерах, он что-то шепнул на ухо капитану.

— Владимир Иванович, — кричит снизу оператор Новицкий, — пожалуйста, поверните ледокол обратно, повторите открытие острова сначала, Союзкино будет вам очень благодарно.

Доктор Лимчер встал сзади Московского в очередь и прошептал:

— Знаете, я сначала думал — мне мерещится; смотрю, а в бинокль прется серая громада: ну, думаю, открыл закрытые острова.

Капитан Воронин, молчавший все время с начальником экспедиции Шмидтом, наблюдая за суматохой, резко обернулся вполоборота и с улыбкой произнес:

— Доктор, а земля-то ваша того… плывет…

— Как плывет? — обиделся доктор и вне очереди взялся за цейсовскую „пушку“.

Навстречу ледоколу, покачиваясь на волнах, плыл самый обыкновенный, вдобавок еще грязный айсберг.

Смешок легкой зыбью прошелестел на капитанском мостике.

Дежурный штурман в конце вахты записал в судовом журнале: