Вот так, со спины, Фрэнк выглядел пожилым и очень несчастным. Айлин стало его жалко. Он был хорошим управляющим, отдавал себя всецело благоустройству дома и его жителей. С каждым обитателем находил общий язык, быстро и ловко улаживал все конфликты… но все, в том числе и Айлин, знали, что Фрэнк один в своей квартире на первом этаже. Жена Сандерленда умерла, а единственный сын пропал без вести вместе со своей женой три года назад. С тех пор Сандерленд углублялся в работу с маниакальным рвением. Почти в любое время суток его можно было видеть в коридоре, смывающего надписи со стен или ремонтирующего подгоревшую лампочку. Иные даже полагали, что старикан съехал с катушек на почве горя. Айлин к ним не относилась. Она жила тут достаточно давно и справедливо считала Фрэнка одним из самых рассудительных и добродушных людей, которые встречались ей. Но сегодня Фрэнк был сам на себя не похож. Что означали этот потухший взор, плавающий взгляд и эти странные речи?

Вот, например, та пуповина, которая лежит…

Её передёрнуло. Снова страстно захотелось вернуться в мирное обиталище, лечь на кровать и забыть обо всём – о странном поведении Фрэнка, о молчащей квартире 302 и об отвратительных звуках, которые лились в уши днём и ночью. Она в последний раз посмотрела на дверь с трехзначным номером. Дыра глазка чернела, как зрачок. Ей даже показалось, что глаз мигнул, незаметно опустив белесое веко.

Ну всё. Она отвернулась. Что бы там ни происходило, не её это дело, и нечего выдумывать всякие страшилки. Айлин равнодушно взглянула на давние, едва различимые отпечатки ладош на стене и направилась к себе. Странно, вроде бы пятерен там раньше было меньше. Гораздо меньше.

Генри видел их диалог от начала и до конца, прижавшись к глазку, вслушиваясь в собственное сиплое дыхание. Когда Сандерленд упомянул записку, он посмотрел под дверь. Никакой записки не было и в помине. Куда бы ни совал Сандерленд своё послание, но до адресата не дошло.

Когда Айлин ушла, Генри вернулся к завтраку, который был прерван голосами в коридоре. Завтрак состоял из загустевшего шоколадного молока. Большего организм не требовал… он давно уже ничего не требовал. Питаться Генри продолжал скорее по привычке.

Итак, размышлял он, вливая в рот сладковатую жидкость, выходит, я не первый с такой проблемой. Если верить словам Сандерленда, прежний жилец квартиры 302 тоже сталкивался с неоткрывающейся дверью. Фрэнк ничего не сказал о том, удалось ли в конце концов откупорить темницу, но раз в момент приезда Генри квартира была абсолютно нормальной, то всё закончилось хорошо, не так ли?

Хотелось верить. Очень хотелось. Но, вспоминая, что он пережил этим утром, Генри посещали ужасные сомнения. Потому что эти события могли ознаменовать только одно: у него начались по-настоящему серьёзные проблемы.

На сей раз он проснулся без всяких зависаний в пространстве и времени. Только что в апатии смотрел на труп ДеСальво, и мгновение спустя оказался на кровати в невообразимой позе. Ныли ноги, повреждённые в прыжке, но сперва всё оттеснила на задний план головная боль, полыхающая алым пламенем. Боль была настолько сильной, что Генри в первые моменты казалось, что смерть таки настигла его – не в страшном сне, а здесь, в собственной квартире, на своей же постели. Он ещё негодовал, как это несправедливо. Однако смерть не спешила забирать его в небытие. Генри с кряхтением встал. Голова превратилась в чан, полный вязкой чёрной жидкости. Поднялся Генри только потому, что знал: если он будет лежать и пялиться на вентилятор, то лучше не станет. Он вышел из спальни, хватаясь за стены. Вот тут-то начались сюрпризы.

Первым подарок преподнёс телевизор. Генри хорошо помнил, что не делал никаких попыток включить его перед тем, как лезть в дыру. Но экран светился, транслируя чёрно-белый эфир. Шипение заполняло комнату, поддакивая и без того невыносимую головную боль.

– Что за чёрт? – только и смог сказать Генри. Найдя пульт управления (он лежал на столике), он нажал на кнопку питания. Экран погас. Воцарилась благословенная тишина, и Генри облегчённо вздохнул – как оказалось, зря. Это он понял, когда подошёл к кухонной раковине, чтобы помыться. Он повернул кран и подставил руку в ожидании животворной струи, но из дыры вырвалось лишь скорбное бульканье. Генри попытался включить горячую воду. Единственная капля повисла на кончике крана и сорвалась вниз.

– Отлично, – устало сказал Генри. Боль усиливалась. Он заковылял к дивану, растянулся во весь рост и зажмурил глаза. Спать не хотелось, но он надеялся, что это хоть как-то угомонит боль. Когда ему начало наконец казаться, что победа над недугом близка, радиоприёмник на книжной полке взорвался шквалом аплодисментов, от которого задребезжали стёкла окон:

– Добро пожаловать на WBLC – лучшее радио восточного побережья! Мы рады, что вы всё ещё на нашей волне – значит, мы вместе преодолеем любые трудности, не так ли?

Будь алая пелена чуть слабее, Генри бы удивился, с чего приёмник решил снова заработать. Но он почувствовал лишь прилив ненависти к жизнерадостному голосу ведущего. Он заперт у себя в квартире, на его глазах убивают людей, у него болит голова, и в это время какой-то оболтус за десятки миль треплет языком у микрофона. Генри встал, превозмогая боль, и потянулся к приёмнику. Он успел услышать начало передачи, прежде чем палец дотянулся до кнопки:

– А теперь поговорим о погоде. Этой ночью над городом была переменная облачность…

Щелк. Тишина снова восторжествовала в квартире. Генри вернулся на диван и лёг, стиснув зубы. Изо всех сил пытался заснуть – по-настоящему заснуть, – но сон не приходил. Наконец, он встал и пошёл в ванную с великолепной, как ему показалось, идеей. Раз уж воды в кухне нет, может, она есть там? Конечно, мыться в обществе чёрной дыры – удовольствие ниже среднего, но ему нужно было любой ценой ополоснуть раскалённое лицо. Генри подозревал, что у него начался жар. То и дело картина перед глазами подёргивалась рябью, и его шатало. В голове звучало безостановочное гудение. Холодная вода могла помочь… если не снять боль, то хотя бы уменьшить. Ради этого Генри был готов на многое.

Разумеется, едва открыв дверь, он обратил всё внимание на дыру. Она стала ещё больше, шероховатые края заметно сгладились. Теперь Генри мог залезть в неё, не рискуя наткнуться плечом на штукатурку. И звуки, которые доносились из глубины – они стали громче, и теперь в них был отчётливо слышен жалобный детский плач. Плач продолжался урывками, не останавливаясь – так ноет заноза, вонзившаяся в палец. Долго это нельзя было слушать. Генри наспех повернул кран и почти с облегчением убедился, что воды нет. Следующим действием должен был быть побег, но он почему-то задержался. Генри заходил в ванную каждое утро в течение пятисот с лишним дней, поэтому он кожей почувствовал: что-то изменилось. Что-то, кроме дыры, холода и голосов. Он оглядел кафельные стены, но ничего такого не увидел. И лишь взявшись за ручку двери, он понял. Дело было в запахе. В ванной стоял затхлый аромат сырости, сдобренный духом металлических стружек. Такой спёртый воздух был в сводах цилиндрической тюрьме, где нашёл свою смерть ДеСальво.

Тогда он не придал особого значения этой странности – слишком болела голова. Озарение пришло часом позже, когда боль наконец стихла, и Генри подошёл к окну, чтобы полюбоваться на свободный мир. По тротуару по-прежнему текла живая протока людей, ревели клаксоны. На глазах Генри пронеслась, надрывно завывая, полицейская машина. Небо было почти чистым. Впрочем, солнца с этого крыла всё равно не было видно; Генри мог видеть только жёлтые блики на окнах противоположного дома. Он изучал давно намозолившую глаз вывеску отеля «Южный Эшфилд» по ту сторону улицы, когда в голове зазвенел тревожный колокол, соединив вместе все события этого утра: беспричинную головную боль, включённый телевизор, странное поведение радио и запах в ванной комнате.

Боже мой, в панике подумал Генри, да ведь это перебирается сюда. Это