безопасности.

– Хорошо, – ответил Генри и сделал вдох. Благоухание цветов защекотало ноздри, глаза прослезились. Он сделал то, что должен был сделать в эту секунду, а может, многим раньше: склонился над девушкой и поцеловал её в губы, чувствуя их мягкость. За спиной скрипнула дверь: полицейский, а может, медсестра, заглянули убедиться, что в палате всё в порядке. Ни Генри, ни Айлин не обратили на это внимания; в конце концов, после пройдённого кошмара они имели полное право на это солнечное мгновение.

Пожалуй, подумал Генри, это можно назвать хэппи-эндом.

Полицейский был уже не один в коридоре. Человек в строгом сером костюме ждал Генри, прислонившись спиной к дверному косяку. Когда Таунсенд вышел из палаты, он выпрямился и подал ему руку:

– Рональд Деккер, сэр. Специальный агент ФБР. Вы – мистер Таунсенд, я правильно понимаю?

– Да, – хмуро сказал Генри, предчувствуя недоброе.

– Вы вчера спрашивали о состоянии мисс Гелвин около пяти вечера?

– Да.

– И вы занимаете квартиру 302 в апартаментах в Южном Эшфилде, которыми управлял мистер Сандерленд?

– Да.

Фэбээровец удовлетворённо хмыкнул:

– В таком случае мне нужно задать вам несколько вопросов относительно недавних событий, которые имели место в доме, где вы живёте. Простая формальность, мистер Таунсенд. Мы расспрашиваем всех жильцов.

А за всеми жильцами они прискакали бы в больницу, не дожидаясь их возвращения домой?

– Разумеется, – механически отозвался Генри.

– Тогда пройдёмте сюда…

Пока они шли, проталкиваясь через гущу людей (Деккер то и дело оглядывался на Генри, будто боялся, что тот сорвётся и убежит), Таунсенд размышлял о синих небесах за окном и о том, какими они иной раз могут быть жестокими.

Стоит ли сказать, что во время допроса эти думы ему не помогли нисколько.

Сегодня он вернулся раньше, чем вчера. Солнце даже не успело зайти. Полиции в подъезде не было; это его обрадовало. Он поднимался вверх, к себе, с трудом переставляя ноги. Всё время допроса он чувствовал себя так, словно его бьют острыми сапогами по лицу. Остаток сил выветрился под напором чётких и безжалостных вопросов Деккера.

Кем вы приходитесь мисс Гелвин? С какой целью вы нанесли ей визит?

Почему вы не ходите на работу уже около десяти дней?

Можете ли вы объяснить, где находились в течение последней недели? Или хотя бы вчера вечером?

Вы говорите, что находились дома. Как вы объясните, что только вчера вечером «узнали» о происшествиях в вашем доме, если это так?

Знаете ли вы о деле Уолтера Салливана?

Вопросы. Вопросы. Он лихорадочно соображал, что отвечать, но большинство ответов, сводящиеся к тому, что он «был болен и лежал в лихорадке», не удовлетворили пытливого фэбээровца. Это было видно невооружённым глазом. Отпустил он Генри с большой неохотой. Холодная прощальная улыбка обещала скорую встречу. Признаться, Генри вообще не надеялся, что его выпустят из душной приёмной госпиталя. Он смотрел на стены, отливающие побелкой, и вспоминал, как недавно видел это место в страшной разрухе. А Деккер продолжал бомбардировать его вопросами, загоняя в угол.

Он достал из кармана ключ и вставил в замочную скважину. Но, прежде чем повернуть, оглянулся через плечо на треклятые следы ладоней. Двадцать одно. Поблекли, но держатся.

А на противоположной стороне – белая табличка. 302. Квартира. Его.

Генри открыл дверь.

Здравствуй, осторожно обратился он к темноте внутри. Я пришёл.

Сначала ничего не происходило… гостиная, тени… потом Генри почувствовал это. Призрачное шевеление воздуха, растрепавшее волосы чьей-то тёплой ладонью. Тончайший знакомый запах проник в нос… она.

Двадцать Одно Таинство.

Вращающийся сердечник, заглатывающий трупы.

Ты здесь? – спросил Генри. – Скажи мне… ты здесь?

На этот раз ответ пришёл мгновенно, и голос был до боли знаком, с первых дней жизни, начиная с тёплого козьего молока, которым он начинал летние утра:

Я здесь. Заходи, мой мальчик.

У него задрожали губы. Он крепко сжал их, удивляясь: что это? Неужели я плачу? Этого не может быть, ведь я никогда не мог…

Однако же прозрачная капля выкатилась из глаза и проторила путь по щеке вниз. Когда она сорвалась, Генри поймал её на лету на кончике пальца и поднёс к языку, чтобы ощутить вкус. Солёный.

Как такое могло произойти?

Может, в книге Уолтера ритуал был описан неправильно, и для пробуждения матери требовалось меньше двадцати одной жертвы?..

Вряд ли.

Может, Фрэнк и убитые полицейские тоже были брошены маньяком в кровавое озеро? Нет… он бы не стал такого делать.

Но что тогда?

Генри закрыл глаза и представил последнюю картину: Айлин, покачивающуюся на грани ступеньки; вытекающую из неё багровую жидкость, которая не была кровью. Зелёный отлив волн там, где они смешались с водой. Уолтер, падающий на лезвия; влажно-красные клочки, которые полетели во все стороны…

Квартира ждала, дверь была приглашающе распахнута. Вчера Генри не заметил чьего-либо присутствия, потому что не желал замечать. Но и тогда квартира привлекала его к себе своими упругими нитками, манящими к себе. Привлекала его, привлекала Айлин… тех, кто вернул её к жизни, тех, кто выполнил ритуал пробуждения. Она хотела отдать им свою любовь. Поделиться теплом, окружить защитой, одарить всем, что имела, и даже больше… как всякая любящая мать.

Так хотел Уолтер. Так хотели все, кто когда-либо испытывал горечь потери близких и родных. Айлин говорила, что они с Генри в этом схожи с Уолтером… она была права.

– Мама, – тихо позвал Генри. Мир всколыхнулся. Только сейчас он заметил,