— Следовать за мной, — сдержанно приказал Беркут. — Я всегда гордился, что мы с тобой… остались солдатами. Не растерялись, не попрятались, не перепугались вусмерть, не предали… Но точно так же всегда боялся, чтобы не ожесточились до того крайнего предела, за которым все содеянное нами уже будет называться зверством. Считай, что говорю тебе это не как командир… К тому же стоя там, у могилы Марии.

К отказу польского поручика Мазовецкого пересекать линию фронта, чтобы стать офицером Армии Людовой, и просьбам, высказанным Колодным и Беркутом, в Центре отнеслись спокойно. Попросили выйти на связь через шесть часов, и когда в положенное время радист снова настроился на волну, сообщили, что предложение принимается. Разрешается прилет Беркута, Корбача, Арзамасцева и польской гражданки Ягодзинской. При этом указывались район, в котором они должны войти в контакт с партизанским отрядом «Отважный», дата их прибытия и пароль. Дальнейшие указания они должны были получить в отряде, в зоне которого, как понял Беркут, находится партизанский аэродром.

— Принимают сразу четверых? Щедро, — удивился младший лейтенант Колодный, расшифровав поданную ему радистом радиограмму, и многозначительно посмотрел на Беркута. — Все-таки им небезынтересно поговорить с людьми, с которыми вы все это время сражались, убегали из плена, организовывали новую группу…

— Думаю, мы понадобимся Центру для небольшой подготовки и заброски в тыл. Четверо проверенных, сработавшихся людей — это уже костяк диверсионной группы. Или даже отряда, — ответил Беркут.

Ему была неприятна сама мысль о том, что его могут подозревать, а значит, проверять. Он был счастлив, что дано «добро» и что не только он сам побывает на свободной земле, но и может подарить несколько мирных дней своим товарищам. Единственное, что омрачало его радость, — что в эту группу не включили Крамарчука, последнего из бойцов его гарнизона, последнего из «группы Беркута». Той, первой группы, которая геройски погибла, спасая от гибели партизанское соединение. Не включили, хотя он просил об этом.

Он, конечно же, будет хлопотать о награждении сержанта, уже за действия на оккупированной врагом территории, и повышении его в звании. Но этого мало. Куда большей наградой Крамарчуку была бы эта почти невероятная в их условиях «экскурсия» в мирную тыловую жизнь.

— Да-да, вы, конечно, правы, — поспешно согласился Колодный. Но при этом как-то странно посмотрел на Беркута. — Все, что я только что сказал, всего лишь предположение. Можете даже считать это шуткой.

— Что с тобой, младший лейтенант? — положил ему руку на плечо Беркут, первым выходя из штабной землянки. — Что ты занервничал? Ты извини, очевидно, я действительно многого не знаю и не понимаю. И даже не хочу понять. Если бы ты два года провоевал во вражеском тылу, ты бы тоже не желал понимать любого, кто решился бы говорить тебе о каких-то там страшных вещах, происходящих на Большой земле.

— Согласен, полностью согласен, — снова занервничал младший лейтенант. — Не будем возвращаться к этому разговору. Лучше прикинем маршрут и будем готовить людей в дорогу. Судя по карте, пройти нужно будет километров семьдесят.

— Это если идти не по занятой врагом территории, а по карте, — уточнил Беркут. — Но ничего, к походам по тылам врага нам не привыкать. Сейчас я думаю о группе, с которой тебе придется оставаться здесь. Продержитесь ли?

— Наверняка уже завтра получу приказ соединиться с отрядом Дробаря или Роднина. А не хотелось бы.

— Понимаю. Под твоим началом останутся двенадцать человек. Группа хорошая. Людьми пополнитесь — это неизбежно. Только здесь советую не задерживаться. Нет возможности для маневра. Перейдите в лес, на базу моей первой группы. Ты знаешь, где это. А весной подумаем.

— Вы говорите так, словно собираетесь вернуться сюда.

— Собираюсь, — решительно подтвердил Беркут. — Даже уверен, что вернусь. В любом случае, буду просить, чтобы группу оставили самостоятельной боевой единицей. В отрядах Дробаря и Роднина партизан хватает. Зона действия у них тоже большая. А наша диверсионная группа нужна здесь, под Подольском. И нужна именно такой, небольшой, человек на тридцать, мобильной, подвижной, диверсионной. Об этом я и буду говорить в Украинском штабе партизанского движения.

— Думаешь, прислушаются?

— Зачем-то же они меня вызывают, — улыбнулся Беркут. — А раз вызвали, вынуждены будут выслушать. Крамарчук не вернулся?

— Пока нет. Хорошо, что он не улетает. После того, как мы подучили Корбача и Гаёнка, получилась неплохая группа разведки. Со временем возглавит наш разведвзвод. Удивительный человек.

— В лагере ему не сидится, это заметно, — взглянул на часы Беркут. Семнадцать тридцать. Крамарчук со своими разведчиками обещал вернуться к восемнадцати. Причин для волнения пока не было.

Почти полчаса они колдовали над картой, стараясь определить оптимальный маршрут к месту встречи с отрядом. На ближайшем отрезке от базы это помог сделать Петр Горелый, который неплохо знал все дороги километров за сто от своего родного села. Дальше немного подсказал Копань, чье детство проходило в соседней области, недалеко от тех мест, где их должен ждать самолет.

Правда, оба они старались прокладывать такой маршрут, на котором встреча с немцами была бы наименее вероятной, — лесными дорогами, долинами, дальними полями. Поэтому почти на каждом участке Беркут вносил коррективы, пытаясь «глухие» переходы с ночевками в небольших хуторах и селах сочетать с выходами на железнодорожные полустанки и к шоссейным дорогам, на которых группа могла бы нанести хоть какой-то урон врагу. Он твердо решил пройти этот «путь к свободе» точно так же, как уже прошел его по территории Польши, возвращаясь из плена.

— Чтобы немцы не терялись в догадках, куда девался Беркут, исчезнув под Подольском, — объяснил капитан Колодному, намечая карандашом последний полустанок, на котором ему хотелось появиться с «визитом вежливости».

— По-моему, они еще не поняли, откуда вы снова взялись на их голову, — ответил вместо младшего лейтенанта Копань, выходя вслед за офицерами из землянки, чтобы покурить и подышать свежим воздухом. — Так старались, распускали слух о казни Беркута, — и вдруг на тебе!..

— Придется слать им приветственные телеграммы из-за линии фронта. Чтобы чего доброго не подумали, что я обиделся и бросил их на произвол судьбы.

Он хотел добавить еще что-то, но запнулся на полуслове. Оглянувшись, он увидел на тропинке Корбача и Гаёнка. Крамарчука с ним и не было.

— Что случилось, Корбач?! — подхватился он. — Где сержант?!

— Жив, жив! — еще издали успокоил его разведчик. — Остался в деревне. Решил понаблюдать. Нам приказал возвращаться. Есть разговор, товарищ капитан, — покосился на тоже подхватившихся Горелого и Копаня.

— Свободны, — тотчас же отпустил обоих Беркут. И жестом пригласил разведчиков зайти в землянку, где на небольшом треугольном столике еще лежала карта, над которой они мудрили.

— Когда мы пришли на явочную квартиру, там нас ждала записка Смаржевского, переданная Яном, мальчишкой-связным Томаша Смаржевского, — доложил Корбач. — Вот она.

«У меня находится русский летчик. Из сбитого бомбардировщика. Просит встречи с Беркутом, — вслух прочел капитан. — Говорит, что это очень важно. Долго оставаться у меня летчику опасно. Жду ответа. Леон».

Беркут передал записку младшему лейтенанту и ожидающе посмотрел на Корбача и Гаёнка. Оба они были с ног до головы в грязи и хвое, выглядели уставшими и вообще смахивали на людей, которым пришлось пробираться ползком через весь Черный лес.