Вампир убрал кинжал обратно в трость и вполне мирным голосом предложил:

— Не хотите ли выпить чего-нибудь?

— С удовольствием! — с неприличной для порядочной женщины готовностью отозвалась я. Вообще-то, нигде не сказано, как положено вести себя порядочной женщине в обществе вампира. Может, она должна извиваться, как гадюка, закатывать глаза, заламывать руки и завывать, как пожарная сирена.

Одно ясно — раз начав нарушать приличия, остановиться уже не можешь. Как я выходила из лимузина — невозможно себе даже вообразить. Нет, я не сломала себе каблук и не порвала платье, хотя и то и другое грозило мне ежесекундно. К счастью, вампир и его телохранитель общими усилиями извлекли меня из машины, иначе, боюсь, я так бы и осталась внутри.

Вот к каким роковым последствиям может привести пара-тройка стаканов джина с тоником, выпитая на голодный желудок и с большого перепугу. Ужас, как стыдно! Можно, конечно, сослаться на то, что в книгах Чандлера и Хэммета детективы беспрестанно глушат виски, одеты черт знает как, да к тому же с головы до ног покрыты ушибами и ссадинами, потому что беспрестанно получают то в морду, то по ребрам. Но я же вроде бы как уже не работаю в детективном агентстве… Или все-таки работаю?

Меня снова охватила тоска. Правда, на сей раз это была та загульная тоска, которая посторонними людьми часто принимается за буйное веселье. Человек пляшет, поет, хохочет, все вокруг него искрится и сверкает, а сердце у него рвется на части, в глазах не высыхают слезы и душа где-то не на месте — то ли камнем в почках, то ли мозолью на пятке. Словом, большой привет от Федора Михайловича.

— Ну, — сказала я, оживленно вращая на ремешке чудовищно раздутую сумочку, — куда надо идти? И где толчея, которую вы мне обещали?

— Сюда, — лаконично ответил вампир, указывая на неприглядного вида низкую ободранную дверь в грязной глухой стене, не обремененную ни навесом от дождя, ни вывеской.

Такой вход был последним, какой можно вообразить, услышав слово «бал». Откровенно говоря, я ожидала увидеть фасад с колоннами в стиле ампир, широкую лестницу с красной ковровой дорожкой, швейцара в фуражке и шинели с галунами и позументами не по размеру, поскольку, разумеется, в наши дни такой гардероб обычно берется напрокат и, конечно же, без примерки. Дальше мне представлялся огромный зал со множеством высоких окон, хрустальных люстр и электрических светильников в форме канделябров, сытый оркестр, играющий полонез из оперы «Евгений Онегин», а еще почему-то ледяной лебедь на отдельном столе с горой икры в углублении между крыльями.

— Обычно, — распахивая дверь, сказал вампир, — я пропускаю дам вперед. Но в этом случае мне придется изменить этому правилу.

Я удивленно подняла брови. Впрочем, удивление длилось недолго. За дверью начиналась полутемная лестница, уходящая вниз. Вампир был прав. Пропустить меня вперед означало провести остаток вечера в одной из ближайших больниц в отделении скорой помощи. И это было бы удачей, потому что мало ли в какие еще места могло отправить мое бренное тело и скорбящую душу скатывание по ступеням. А то, что я скатилась бы по ним, если бы шагнула первой, ясно совершенно.

Лестница привела нас в просторный, но скудно освещенный зал — свободный в центре, но уставленный столиками вдоль стен. Всюду стояли свечи всех форм, цветов и размеров: на столиках, в стенных нишах, на подвесных подсвечниках — везде, где только можно. Но их света было слишком мало, чтобы все здесь — и этот зал, и те, кто здесь находился, — не казалось нереальным, призрачным, зловещим.

К тому же по залу взад-вперед непрерывно сновали официанты в белых рубашках и еще какие-то пугающе безликие люди (люди ли?) в одинаковых белых пиджаках — плавно и бесшумно, как тени. Одна из таких теней провела нас к столику возле самой эстрады.

А оркестр на этом балу все-таки был. Но, во-первых, слишком маленький — всего из пяти человек, не считая певицы. А во-вторых, ни о каких полонезах, а также менуэтах и мазурках речи не шло. Инструменты глухо подпевали хриплому голосу высокой черноглазой певицы. Черная шаль сползала с бледных плеч, черное платье мерцало разноцветными стразами, маленький изумрудно-зеленый тюрбан с белым перышком покачивался в такт музыке. Алые губы казались приклеенными к бледному лицу. Очень знакомому лицу. Вглядевшись, я вмиг забыла о своей тоске и тихонько ахнула: это же та самая… та самая! Но она же два года назад…

— Как видите, она не умерла, — раздался над моим ухом голос вампира. — Просто имела неосторожность довериться слишком болтливому человеку. Теперь у нее новая жизнь — в Колумбии, и она уже стала там звездой. Скоро выходит ее альбом на английском языке, так что, скорее всего, в недалеком будущем она покорит и Америку. А там и весь мир.

— Но ведь ее же узнают!

— Не узнают. Люди вообще не склонны узнавать знакомые черты в чем-то новом. Поэтому-то вампирам и удается жить так долго, исчезать и появляться в разных местах, не вызывая у простых людей ни малейших подозрений.

— А что случилось с тем… с болтливым?

— Умер, — небрежно ответил вампир. — Покончил с собой через две недели после мнимой смерти певицы. Говорят, не выдержал угрызений совести…

Ужасно неприятное ощущение возникло у меня при этих словах. Словно чьи-то ледяные пальцы осторожно коснулись моей спины. Я повернулась к вампиру. Желтые глаза смотрели на меня не мигая. И было в их выражении что-то такое, от чего показалось, будто к моей спине прикоснулись ледяные пальцы, и, проведя кончиками вдоль моего позвоночника, они поднялись снизу вверх и замерли на уровне шеи.

— Большое заблуждение думать, что вампиры — какие-то монстры, — негромко произнес Бехметов. — Но еще большее заблуждение — полагать, что они милые создания, приятные во всех отношениях.

Ледяные пальцы обвились вокруг моего горла. Я закашлялась.

— Потому-то я и обратился в ваше агентство. Многие из наших всерьез полагают, что им позволено все, что люди вокруг — то же, что листва на деревьях: никто не заметит, если ты сорвешь один. Даже Хартия не может их остановить. Поэтому дело Хромова очень важно для меня.

— Но я…

— Посмотрите в ту сторону. Видите во-он того мужчину в канареечно-желтом френче?

Я посмотрела. И чуть не выронила из рук стакан с минеральной водой.

— Но это же… Разве он тоже вампир?

— Без сомнения. Что вас так удивляет? Что известный политик оказался вампиром? По-моему, как раз очень понятно. Скажу больше: вампиры из всех политиков — самые безобидные. Хотя этот, надо отдать ему должное, — редкостный пройдоха и мерзавец. В Думе рвет на себе волосы, сетуя на падение рождаемости и высокую смертность в стране, а в кулуарах Большого Совета, в котором он тоже состоит, плетет интриги, пытаясь добиться отмены Хартии. Убеждает всех, что консервированная и замороженная кровь наносит непоправимый ущерб здоровью вампира. Предлагает оригинальный выход из положения — пить кровь у людей, приносящих вред обществу или стоящих на нижней ступени социальной лестницы — все равно ведь их жизнь хуже смерти. Омерзительная демагогия, но многие его поддерживают, хотя очень немногие осмеливаются выражать свое мнение открыто.

Не скрывая неприязни, я открыто разглядывала политика. Ничего нового в его внешности для меня не было — этот бритый налысо череп, короткий, словно обрубленный, нос, тонкогубый рот, навсегда застывший в презрительной гримасе, и холодные, очень светлые глаза каждый день демонстрировались стране по всем телевизионным каналам.

— Между прочим, вам известно, что последним крупным заказом, который успел выполнить при жизни