баловства. Большим удовольствием для него было видеть, как слетает с кожаной перчатки прирученная птица, как кружит в небе и, отыскав желанную добычу, стремглав падает вниз.

У одной из клеток князь остановился. В темно-кожаном клобуке на тонкой жердочке находился его любимец сокол Разбойник. Сидел тот неподвижно, будто бы окаменев. Только когда стольник подошел поближе, слегка наклонил голову, как если бы хотел рассмотреть его через кожаный клобук.

Федор Юрьевич шагнул немного в сторонку, и (вот чудо!) голова птицы повернулась в его сторону.

– Сокольничий! – громко позвал князь.

– Здесь я, Федор Юрьевич.

– Сними у птицы клобук, – потребовал Ромодановский.

– Это я быстро, князь, – подскочил к клетке сокольничий.

Развязав под шеей крохотный узелок, он осторожно стянул с крохотной головки сокола клобук.

Слегка приподняв крылья, сокол будто бы поприветствовал князя Ромодановского и вновь застыл на жердочке, впившись в него огромными желтыми глазами.

– Ишь ты, как смотрит! – ласково проговорил князь, любуясь красивой птицей.

– Соскучился он, Федор Юрьевич, – нашелся сокольничий. – Давеча все кричал во все горло. Все тебя звал.

– Скажешь мне тоже, – невесело буркнул хозяин. – Может, он того… Самку ему надобно. Вот и орал сдуру.

– Хе-хе-хе! – мелко рассмеялся сокольничий, оценив шутку Ромодановского (какие же могут быть баловства в середине лета!). – А когда на охоту пойдем? Птице ведь простор нужен. Без вольного воздуха она чахнет.

Вздохнув глубоко, князь Ромодановский произнес удрученно:

– Вот как со всеми изменщиками посчитаюсь, тогда и пойдем.

По тому, каким тоном была произнесена эта фраза, сокольничему стало понятно, что соколиная охота состоится не очень скоро.

– Как скажешь, Федор Юрьевич, я всегда готов.

– Ты вот что, Гришка, поброди с соколом над житницкой, авось что-нибудь, да изловите. Ежели будет заяц, на угольях зажарь. Мне грудинку принесешь.

– Обязательно доставлю!

– Федор Юрьевич, – подскочил кравчий, – тут посыльный прибыл.

Этого еще не хватало!

– От кого? – нахмурился Ромодановский.

– Сказал, что от стрельцов, изветное письмо везет!

– Все не слава богу! – только и вздохнул князь. – Зови нарочного в горницу. Приветить надобно. – Повернувшись к сокольничему, бросил в сердцах: – Это что здесь под ногами за дерьмо?! Выметай давай!

Посыльным оказался стрелец аршинного роста, в кафтане цвета Медведковского полка. Заприметив вошедшего князя, помешкав малость, снял шапку и, тряхнув золотыми кудрями, произнес:

– Тебе изветное письмо, князь, от стрельцов!

– Вот оно как, – взял Ромодановский протянутую грамоту и, развернув, принялся читать: – «Стольнику, князю Федору Юрьевичу Ромодановскому и боярам изменникам…» – Посмотрев на стоящего подле двери стрельца, протянул, сузив глаза: – Знал, что здесь писано?

– Знал, Федор Юрьевич.

– И не боялся?

– В Азове не дрейфил, так чего же мне здесь бояться?

– Во оно как поворачивается… «Нету более сил терпеть обиду и крамолу со стороны бояр. Государево жалованье нам не плачено уже год… за службу нашу ратную, за то, что живота своего за государя не жалеем, сносим несправедливые обиды от иноземцев-командиров…» – Оторвавшись от письма, Федор Юрьевич полюбопытствовал весело: – А на дыбе сгинуть не боишься?

– Не боюсь, Федор Юрьевич, а только здесь вся правда написана. Всем миром составляли. И еще тебе велено передать… от Софьи Алексеевны, чтобы ты в это дело не встревал, ежели не хочешь с бесчестьем помирать. За нами сила! А так еще и при Софье Алексеевне послужишь. Как и прежде, главным судьей Преображенского приказа будешь.

– Ты Софью Алексеевну видел? – нахмурившись, спросил Ромодановский.

– А то как же! Прежде я к ней с поклоном пришел. Письмо от наших командиров принес. Полковники наши просили, чтобы она государыней на Руси была вместо своего братца бесталанного. А уже потом к тебе заявился.

– Как тебя величать-то?

– Величать ни к чему, Федор Юрьевич. Прозвище у меня – Верста! Так и кличь. Привык я к тому.

– А ежели я не пожелаю, Верста, тогда чего?

Пожав могучими плечами, Верста бесхитростно произнес:

– Твое дело, князь… А только под Москвой сейчас шесть стрелецких полков команды дожидаются. И народ все прибывает. Чернь на Петра Алексеевича очень сердита! У кого оружия нет, так берут ухваты с топорами да к нам в лагерь ступают. Первый дом, что мы в Москве сокрушим – будет твой! Вот и подумай, князь, надо ли это тебе?

– И чего же ты мне посоветуешь?

Верста оживился. Было видно, что ответ у него припасен.

– Скажись хворым. Призови знахарей, скажи им, что немощь тебя нечаянная одолела, пускай они тебя подлечат… Пойду я, князь, – натянул стрелец шапку на самые уши, упрятав золотые кудри. – Дел у нас нынче много. К нам стрельцы из других городов подходят. Встретить надобно. В осаду Москву возьмем, чтобы ни один изменник не проскочил.

Уходя, стрелец аккуратно прикрыл за собой дверь, оставив Ромодановского в тяжелых раздумьях.

Надо признать, что стрельцы – это сила, с которой считался любой правитель, а потому нередко потакали им как малым детям. Затянем потуже пояса, а стрельцов обижать не станем.

Надо вам землицы?

Пожалуйста!

Просите жалованье удвоить?

Извольте!

Надо дом новый выстроить?

Вот вам бревна из государева леса.

Чего же на этот раз нерадивым требуется?

– Егор!

– Да, хозяин! – мгновенно предстал перед князем верный слуга.

Окаянная бумага жгла ладони. Воткнув ее за пояс, князь Ромодановский произнес:

– Посыльного видел?

– Ну?

– Узнай кто таков.

– Сделаю, Федор Юрьевич.

– Чего встал? Беги!… Постой, – остановил он исправника. – Тут вот что, Егорка… Что-то занедужилось мне нынче. Пойду в опочивальне прилягу. Авось уляжется. Ежели к вечеру худо станет, покличь мне Аграфену-травницу, пусть настоя какого-нибудь припасет. Авось отпустит.

Весть о том, что стрелецкие полки подходят к городу, облетела Москву в одночасье. На базарах шептались о том, что простому люду тревожиться не стоит, а вот боярам- изменщикам не поздоровится. Пожгут да пограбят. Первый, кому достанется, будет Федор Юрьевич Ромодановский. Его так и вовсе обещались извести на Красной площади прилюдно.

Вместе с боярами покидали Москву мужи не столь знатные. Прихватив с собой семью да самый необходимый скарб, съезжали куда подальше. Главное, чтобы головушку сберечь. А богатство – дело наживное.