Наступила неприятная пауза. Чтобы разрядить обстановку, Могилевский взял бокал с шампанским, поднял его.

— Понимаю, профессор, что не вовремя пришел со своими откровениями. Да еще когда ваша супруга больна. Давайте выпьем, чтобы она как можно скорее выздоровела.

— Извините меня. Но она не больна, — сухо ответил Артемий Петрович.

— Но…

— Арестовали ее брата. Его жену, и детей тоже забрали и увезли куда-то. — Хозяин выдержал паузу. — Так что теперь, товарищ майор государственной безопасности, перед вами родственник врагов народа.

Григория Моисеевича ударило словно током. Он замер, услышав это известие. А ведь он рассказал профессору, этому родственнику врагов народа, такое, о чем не смел даже заикаться постороннему человеку.

— Я не считаю, что они в чем-нибудь виновны перед нашим государством и перед советским народом, — твердо продолжал Сергеев. — Понимаете, не считаю! И считать никогда не буду! Впрочем, товарищ майор, извините. Я все еще нахожусь под впечатлением этих событий. Но то, что вы мне сейчас рассказали, — это ужасно. Наука, в частности медицина, всегда занималась спасением людей от смерти. В том числе и наша с вами токсикология. Нет, яды безусловно нужны, их необходимо разрабатывать, но в чисто научных целях, чтобы знать досконально все их свойства и находить противоядие. Я допускаю возможным их применение в отношении людей в отдельных случаях. Они иногда могут быть полезны организму, но это сотые доли миллиграмма, и их целенаправленное применение способно помочь избавиться от какой-либо болезни. Возможно, вы знаете, что яд гюрзы сейчас с успехом применяют для лечения артритов и радикулита. Ядом даже может воспользоваться человек, который добровольно захотел уйти из жизни, но сам — сам, понимаете. По собственной воле. Не сомневаюсь, в будущем яды еще найдут свое применение. Но использовать их для убийства, как оружие…

— Простите, профессор, вы ведь сами говорили, что если капиталисты пытаются применять их против нас, то и мы не должны отставать в своих разработках! — напомнил Могилевский.

— Да, отставать мы конечно же не должны. Мы обязаны знать все комбинации, но не использовать против своего же народа! — твердо сказал профессор.

Он отодвинул вино, поставил чайник.

— Я просто вижу, что мы все больше и больше скатываемся в пропасть. Вот что страшно…

Могилевский удивленно посмотрел на своего оппонента. Он не стал уточнять, кого имеет в виду Сергеев, но в репликах профессора однозначно чувствовался антисоветский дух, враждебный настрой. Его слова были во многом созвучны тому, что говорил сегодня в лаборатории ассистент Сутоцкий, изгнанный за это из НКВД.

— Пропасть — это неточная аллегория, — холодно, менторским тоном поправил ученого Могилевский. — Мы с каждым годом живем все лучше и лучше, уважаемый профессор. И сам товарищ Сталин сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Ну скажите откровенно, разве вы, Артемий Петрович, плохо живете?

Сергеев молчал, поджав губы.

— Мне хотелось вот что еще спросить: не могли бы вы помогать нам в качестве консультанта? — все еще надеясь склонить ученого на свою сторону, спросил Григорий Моисеевич.

— Думаю, что нет. В такого рода делах я не помощник, — немного помолчав, ответил профессор. — Я себя в последнее время неважно чувствую. Видно, пора умирать…

— Ну что вы, профессор! — с жаром возразил Могилевский. — Я очень на вас рассчитывал. Думал, что мы с вами развернем в лаборатории такие дела! Перед нами открываются такие перспективы, что дух захватывает!

Артемий Петрович с удивлением и грустью посмотрел на Гришу, точно видел его впервые. Он сидел молча и глядел куда-то в сторону. Могилевский съел кусок торта, выпил чай и шампанское.

— Извините, я должен пойти к жене. Она больна. — Профессор поднялся.

— Но ведь вы говорили, что это не так, — удивленно воскликнул Могилевский. — Впрочем, да-да. Я вас понимаю.

Григорий Моисеевич заторопился и двинулся в прихожую. Он уже досадовал, что пришел сюда. Такой вечер испортил…

Сергеев его не задерживал. Прощаясь, Артемий Петрович неожиданно тронул Могилевского за плечо.

— Я вам никогда не говорил, но сейчас скажу. Мне ведь дважды предлагали возглавить эту вашу спецлабораторию. Еще Ягода приглашал, потом при Ежове на Лубянку вызывали, уговаривали. Но я всегда отказывался. Советы давал, а чтобы руководить… — Профессор недоговорил. — Подумайте хорошенько, голубчик, на что вы решились. Подумайте.

Простились они холодно, точно хозяин за что-то обиделся на Григория Моисеевича.

«Старик со странностями, — шагая домой, размышлял Могилевский. — Арестовали родственников, вот он и обиделся на всю советскую власть. А если брат его жены и в самом деле преступник? В старости все со странностями».

На другой день в Кучино Григорий Моисеевич приехал с утра. Старый подмосковный парк с вековыми корабельными соснами и уютными старинными особняками, в которых когда-то веселилось московское дворянство и купечество, был занесен снегом. Теперь на этой территории обосновались советские чекисты.

В первую субботу после празднования второй годовщины сталинской Конституции в просторном обеденном зале пансионата НКВД народу собралось достаточно много. Некоторые сотрудники приехали с женами и детьми, что в последнее время случалось нечасто. Мужчины вели себя сдержанно — катившаяся по аппарату Наркомата внутренних дел волна арестов уже сказывалась и на настроении чекистов.

Шумно и раскрепощенно вела себя лишь небольшая компания молодых людей и женщин. Они громко разговаривали, смеялись и пили шампанское.

— Новые бериевские назначенцы, — произнес кто-то за спиной Могилевского. — Дождались своего часа.

Григорий Моисеевич хотел оглянуться, чтобы увидеть того смельчака, который произнес эту язвительную реплику, но выстрелила пробка из шампанского, и он невольно вздрогнул, побоявшись встретиться с ним взглядом. Он ведь тоже из новых назначенцев, а значит, это и про него. Ведь тогда на реплику придется что-то ответить.

Глядя на чинно прохаживающихся супругов, Могилевский пожалел, что приехал без жены. Тогда бы не пришлось общаться с незнакомыми ему людьми. Кто его знает, поговоришь с человеком, а завтра объявят, что он враг народа. Но что делать — не с кем было оставить ребенка, а ехать с грудным младенцем — лишняя головная боль. Тем более что он собирался посоветоваться с Блохиным по поводу будущей реорганизации лаборатории. Но того пока среди присутствующих не было.

Гостей пригласили за столы. Григорий Моисеевич сел за свободный крайний столик. Но не успел он взяться за вилку, как появился комендант.

— А я как раз тебя везде разыскиваю, — обрадованно протянув руку Могилевскому, заговорил Блохин и оглядел публику за соседними столами: — Что-то мне здесь не слишком нравится. Народ разношерстный. Все слишком сосредоточенные, настороженные, скучные. Будто следят друг за другом. Пойдем-ка отсюда, Григорий, в мой кабинет. Согреемся для начала вдали от посторонних глаз. А они пускай здесь забавляются. Вот ведь до чего дожили. Даже свои друг друга бояться стали.

— Природа в этом месте красивая: лес, сосны… Скажите, товарищ Блохин, а правда, что при Бокии здесь была какая-то коммуна, — спросил Могилевский.

— О чем это ты? — Блохин даже с опаской стал озираться по сторонам. — Какая тебе еще коммуна? Забудь, что про нее слышал. После ареста Бокия за одно упоминание о «дачной коммуне» можно получить крепкую статью и загреметь по меньшей мере на Соловки, где Бокий раньше командовал попами, — поднимаясь из-за стола и переходя на шепот, предупредил Могилевского комендант.

Они вышли из столовой и направились по дорожке парка. Блохин был тяжел, крупноват, с широким, квадратным лицом и узкими, маслеными глазками. Снег хрупко скрипел под его сапогами.