тотчас терял привычную легкость, превращаясь в косноязычного малого. Начина-ла невольно преследовать мысль, что он должен нести ответственность за всякое произнесенное слово. По ту сторону экрана виделись тысячи глаз, перед которыми нужно было держать ответ.

– Могу сказать только в самых общих чертах. На генерального директора «Трансибгаза» Шевцова Семена Валентиновича произошло нападение. Предположительно, преступников было четверо.

– Господин Шевцов ранен?

– Да, он ранен.

– Насколько серьезно?

– Господин Шевцов находится в критическом состоянии. У него два пулевых ранения.

И, будто бы подтверждая его слова, пугая собравшихся сиреной, от дома отъехал реанимобиль.

– А нападавшие?

– Среди нападавших имеется трое раненых. Больше я вам не могу ничего сказать.

– Последний вопрос, если можно. А как вы думаете, каков был мотив покушения?

Красная лампочка продолжала гореть. В этот самый момент оператор крутанул объектив, приблизив его лицо на максимальное расстояние. Федосеев запоздало подумал о том, что не брит и сейчас двухдневная щетина густой порослью выступает на подбородке. Притронувшись ладонью к щеке, он потер ее пальцами. Интересно, в кадре будет слышно шуршание щетины?

– Думаю, что это были гастролеры. Баналь-ное ограбление…

«…банальное ограбление. Хотя мы не исключаем версии, что это могло быть и заказным убийством. Больше пока я вам ничего сообщить не могу».

Николаев выключил телевизор. Настроение стремительно приближалось к абсолютному нулю. Существовало только единственное средство, чтобы как-то замедлить наметившееся падение. Достав из буфета бутылку французского коньяка, он вывернул пробку и налил в граненую рюмку темно-коричневой жидкости. Получилось несколько торопливо (рука дважды предательски дрогнула, пролив на белую скатерть тоненькую струйку). Выдохнув, Николаев двумя большими глотками выпил содержимое.

Мысли начинали понемногу проясняться. Поставил рюмку на стол, закрыл бутылку пробкой. «Значит, все-таки живой… Лежит в реанимации. – Николаев опустился на стул. – А что, если он все-таки выкарабкается и надумает устроить разбор, кто его заказал? Семен Валентинович не из тех людей, кто прощает обиды. Он ведь настоящий зверь – чуткий, опытный, сильный. А, как известно, раненый зверь вдвойне опаснее и не ведает жалости».

Теперь проблема тендера отходила на второй план. Тишину расколол прозвеневший телефон. Подняв трубку, Николаев уныло произнес:

– Слушаю.

– Привет, земеля, это я.

– Кто именно?

– Неужели не признал?

Задорные интонации показались Николаеву знакомыми, вот только он никак не мог вспомнить, где же он их слышал.

– Не узнал.

– Хм, а я уж думал, что после того, что случилось, мы с тобой стали корешами.

Грудную клетку распирало от негодования, и потребовалось немало усилий над собой, чтобы погасить праведный гнев.

– Послушай, как там тебя… Я не собираюсь играть с тобой втемную. Выкладывай, что у тебя там есть.

– А у меня вот какой расклад. Ты говорил, что Шевцов всегда один. А вышло осложнение. Получилась перестрелка. Что же ты не сказал, что они всегда стволы при себе таскают? Двоих моих людей повязали, одного серьезно ранили, так что с тебя причитается дополнительная сумма.

– И сколько же ты хочешь? – тихим голосом спросил Николаев. Только таким образом можно было усмирить клокотавший внутри гейзер.

– Думаю, что достаточно будет десяти тысяч баксов.

– Мы с тобой так не договаривались!

– Не дело говоришь, брателло. Как мы, по-твоему, с тобой договаривались? Или ты обнищал настолько, что не можешь отстегнуть мне такую мелочовку?

Гера Николаев шумно выдохнул. Абонент явно провоцировал его на серьезный конфликт, и сейчас следовало поберечь нервы.

– Не знаю как для тебя, но для меня это не мелочь. Что-то я тебя не пойму, как там тебя…

– Зови меня Червонец.

– Дело не в деньгах, Червонец, а в самом принципе. Мы с тобой договаривались, что ты не ранишь Шевцова, а убьешь его! Сам понимаешь, это совершенно разные вещи. А мало того что ты не выполнил заказ, так ты еще имеешь наглость просить у меня сверху.

– Мои люди пострадали, меня самого едва не мочканули, а ты мне еще какие-то претензии выставляешь!

– Послушай, Червонец, если ты не умеешь работать, так это твои проблемы, и меня в них не втягивай. Я знать о них не хочу!

Отключив телефон, Николаев аккуратно положил трубку в карман. Странное дело, но настроение после состоявшегося разговора значительно улучшилось. А может, в этом виноват французский коньяк?

– Проходи, – проговорил сержант. Голос прозвучал доброжелательно, как если бы он приглашал его в ресторан, а не в камеру три на четыре метра.

Чалый невольно усмехнулся: вот так ни за грош и рога замочил!

Шагнул в полумрак камеры. В центре потолка, прикрытая решетками, горела тусклая лампа. Ее свет едва достигал углов, у одного из которых, присев на грубосрубленные нары, расположились двое сидельцев и играли в нарды. В дру-гом – трое бродяг о чем-то негромко разговаривали. Еще один курил и, близоруко сощурившись, читал какой-то журнал.

В какой-то момент своей жизни Марк стал подумывать о том, что тюрьма больше не для него и остаток своей жизни он проведет благополучно, разменивая свободное время на дорогие кабаки и красивых женщин. А тут вляпался на ровном месте и, судя по тому, как нескладно разворачивался разговор с операми, дело обстояло хреновато, прямо скажем! Но самое смешное было в том, что к ограблению ювелирного магазина на Садовой он не имел никакого отношения. Глуповато было палиться, когда в его возможностях отправить пехоту по любому адресу. А уж чужой грех на себя взять для них и вовсе пустяк!

Бог не фраер, он все видит! Значит, где-то чего-то недоучел. Возможно, что был не в меру горд и заносчив, а потому получил по загривку. Так лопухнуться мог только беспонтовый. Не хватало еще загреметь за чужие грехи, вот будет смеху-то! Одно дело тянуть собственную лямку, и совсем другое – париться за какого-то чмошника. Так и заслуженного авторитета можно лишиться.

Стены были серые. Обмазаны грубым цемент-ным раствором, который, неровно застыв, напоминал унылый лунный ландшафт: ни притронуться к такой стене, ни облокотиться – сразу шкуру обдерешь! – а потому сидельцы разместились от стены на почтительном расстоянии, как будто были на нее разобижены.

– Здорово, бродяги! – прошел Чалый в камеру, выискивая глазами шконку поприличнее.

Играющие оторвали взгляды от фишек и с интересом посмотрели на вошедшего. Новенький держался спокойно, очень достойно, с той непринужденностью и уверенностью, какая вырабатывается только у настоящих бродяг. Хотя изолятор еще не настоящая тюрьма, но домом отдыха его тоже не назовешь. Один из сидельцев, тот, что находился подальше от двери, расплылся в располагающей улыбке.

– Чалый? Ты ли это?

Голова бродяги чуток подалась вперед, выглянув из полумрака, и Марк, к немалому удивлению, узнал своего дворового приятеля Сеню Войтова, которого не видел лет пять.

Войтов сошел со шконаря; чуток подволакивая ногу, вышел навстречу старинному прияте-лю и, не