убитого покойным, хотя, по сути, тот умер уже во второй раз.

– Так вот, я здесь уже пару часов, – продолжал Склифосовский. – И вы правы в своих предположениях – мне, старому дураку, кое-что удалось выяснить. Примерно в половину третьего ночи убийца проник в помещение через открытое окно, с помощью обычной пожарной лестницы: об этом свидетельствует свежесодранная краска на ее ступеньках. Не знаю, легко ли ему было лезть в кромешной тьме на двадцатый этаж, но он это сделал. Нападение произошло приблизительно через тридцать минут… Что все это время киллер делал в комнате убитого – неизвестно. Возможно, что-то искал. Впрочем, это ерунда. А вот что меня озадачивает откровенно – это способ убийства. Я до сих пор не могу даже примерно выяснить состав вещества, которым ликвидировали жертву. Судя по царапинам на полу, покойник отчаянно боролся, но одной или двух капель хватило, чтобы бедняга за считанные секунды обратился в пепел. Мои люди несколько раз исследовали каждый сантиметр пола. Максимум, что удалось найти, – какие-то жалкие остатки зубов, как будто бы наш мальчик взял и выпил с полведра серной кислоты за один присест.

Алексей нахмурился, глядя на еле заметные частички пепла под увеличительным стеклом медицинского эксперта, и машинально облизнул губы. Как и спросонья, захотелось выпить, но высказать свое желание вслух при именитом докторе он не рискнул.

– Вот как? Но если сие загадочное вещество было настолько убойным, – Калашников со смаком употребил новое словечко, подсказанное ему московским пиар-менеджером, – то почему вокруг ничего не пострадало? По идее, квартира должна была просто взорваться. Никаких следов…

– И снова вы абсолютно правы, милостивый государь, – согласился Склифосовский, обмусоливая остаток сигары. – Ни на одной из поверхностей мы не нашли ни капли, и это мне тоже кажется довольно странным. Надеюсь, после анализа в лаборатории мне удастся выяснить, что это было за вещество. Сейчас я бы сказал, что оно похоже на сильнодействующее боевое средство, – не удивлюсь, если с его помощью в течение секунды можно сжечь роту солдат. Вся разница в том, что в Аду, как вам хорошо известно, никакие подобные средства не действуют… Яд, тротил, кислота, пули бесполезны, любые раны в течение трех часов затягиваются, мы все здесь, голубчик, и так уже трупы. Как мне кажется, мы имеем дело со специально разработанным составом, который в мгновение ока прекращает существование бренной души в загробном мире. Его консистенцию, повторяю к сожалению, мне пока не удалось понять.

– А полоний-210? – поинтересовался Калашников. – К нам тут недавно один мужик поступил в герметичном гробу, так вот у него внутри оказалось…

– Какой к свиньям полоний? – обиделся доктор. – Я же вам только что весьма доходчиво объяснил: любое земное средство у нас в городе не сработает – хоть атомную бомбу сбрасывай. Но на всякий случай мы проверили и дозиметром – никаких следов радиации нет.

В дверь деликатно постучали, и на пороге вырос молодцеватый парень в черной форме Учреждения – полагалась она всем, но обычно ее носили только нижние чины. Из- под заломленной фуражки выбивался рыжий чуб, нос в форме картофелины чувствительно вздрагивал ноздрями, ощутив неприятный запах «паленой кошки». Лихо откозыряв Калашникову, парень рявкнул так, что один из медэкспертов выронил пробирку:

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Казачий унтер-офицер Сергей Малинин считался в Учреждении на хорошем счету ввиду редкой исполнительности, хотя, на субъективный взгляд Калашникова, был туп, как баобаб. Именно ему он и позвонил первым делом, как только Шеф скрылся за дверью.

– Опросил соседей, Серег? – лениво вопросил Алексей.

– Так точно! – Малинин преданно смотрел в глаза начальству.

Калашников заранее знал результат, чувствовал, что сенсаций в расследовании не предвидится. Со свидетелями в таких делах всегда большая проблема. Но надо соблюсти проформу.

– Кто-нибудь хоть что-нибудь слышал?

– Никак нет!

– Почему?

Малинин замешкался на секунду, но тут же нашелся с ответом:

– Потому что ночь, ваше благородие! Спали, сволочи!

Люди в белых халатах за спиной сдержанно хихикнули. Калашников привычно сдержал улыбку и повернулся к Склифосовскому.

– И какова первая мысль, доктор? Что за мотив мог быть у подобного преступления? Это ж насколько надо не любить покойного, чтобы захотеть сжечь его в самом пекле?

Хирург флегматично пожал плечами и потушил сигару. По комнате, смешиваясь с запахом гари, поползли витиеватые ленты сиреневого дыма.

– Вы опытный человек, Алексей Григорьич, так зачем разыгрывать из себя Орлеанскую девственницу? Убитый – редкостная сволочь. Я уверен, вы и сами это отлично понимаете, но могу проинформировать: даже по самым скромным подсчетам покойного от всей души ненавидели как минимум пятьсот миллионов человек. Я надеюсь, милостивый государь, что эта информация существенно сузит вам круг подозреваемых?

Довольный шуткой, Склифосовский захохотал. Калашников промолчал, в задумчивости покусывая нижнюю губу. Ситуация и правда не из легких. Никаких следов, никаких отпечатков, никто из соседей ничего не слышал. Налицо полнейший глухарь, как обычно говорили в московской полиции – дело, которое чертовски трудно раскрыть. Как правило, его закрывали через год расследования.

Алексей развернул пластиковый пакет и еще раз поднес к глазам удостоверение личности убитого. Одутловатое лицо, жидкие волосы, тусклые зрачки отливали холодом даже через целлофан. Когда этого человека доставили в город, пришлось оцепить дорогу, по которой его везли, отрядами спецназа с изображением рогатой головы на рукаве.

Миллионы граждан открыто ликовали, танцевали прямо на шоссе, обнимались, пели песни – как давно они этого ждали, наконец-то он здесь! Казалось, что за шестьдесят прошедших лет все привыкли к его пребыванию в городе и не удивлялись, встречая на улице невысокую сутулую фигуру. Видимо, это не так. Все эти годы кто-то тихо ненавидел его, и эта ненависть не ушла с годами.

С черно-белой фотографии на Калашникова тяжелым взглядом смотрел Адольф Гитлер.

Эликсир медленно лился во флакончик – капля за каплей. Хоть надо было нацедить всего с десяток граммов, он уже три раза останавливался – тряслись руки. Пережидал, пока не прекратится холодная дрожь, и начинал все сначала. Торопиться не следует – у него еще полно времени. Да, он встает на работу в пять утра, но зато и заканчивает до полудня – куда спешить, целый день впереди. По спине бежали мурашки, он слишком явственно представлял себе – малейшее неосторожное движение, и эликсир выливается на кожу, которая тут же вспыхивает, и за одну секунду он превращается в факел…

Смерть заказанного объекта была яркой и фееричной: ему на мгновение стало жаль, что тот почти не мучился. Метод убийства, конечно, оказался абсолютно непривычен – что-то чересчур хитроумное – сам он предпочитает методы попроще и, как ему казалось ранее, понадежнее. Совсем другое дело, когда прижимаешь человеку отточенное лезвие к вспотевшей от страха, покрытой испариной глотке, и чувствуешь бьющий в нос острый запах освежеванного животного… Совсем как в детстве, когда в деревенском сарае резали свиней. Пару раз по ночам ему приходилось использовать и снайперскую винтовку, хотя это крайне чистоплюйский метод – будто в тире. Никакого ощущения, что ты лишаешь кого-то жизни. Нажал на спуск – игрушечная фигурка вдали сломалась и упала: не слышно предсмертных хрипов, не видно конвульсий, нет темной, остро пахнущей крови на руках. Как бы сейчас сказала молодежь – как в компьютерной «стрелялке». Так и есть.