прокуратор всей ладонью сжал ему ягодицу.

– Ах, какой орешек, – плотоядно ухмыльнулся он. Охрана грохнула смехом.

Малинин рванулся назад, забыв о брюнетке. Спрятавшись за спиной Калашникова, он дрожал как осиновый лист. Перспектива задержаться в Ерушалаиме на недельку больше не казалась ему столь привлекательной.

– Повелитель, – лихорадочно зашептал унтер-офицер. – Чего это он, а?

– Мммм... – приклеив на лицо фальшивую улыбку, протянул Калашников. – В сложную ситуацию мы попали, братец. Видишь ли, Библия не могла отразить все детали, которые имели место в Иудее. В исторических летописях не редкость такая вещь, как несоответствия. Возьми, например, Илью Муромца. Пишут: богатырь, каждая рука со столетний дуб, а кулаки – уж точно не меньше арбуза. Но ежели зайти в музей и посмотреть на богатырские доспехи времен княжения Владимира Красно Солнышко, то выяснится – мощный Илюша был ростом с нынешнего пятиклассника. Так и тут. В Новом Завете Пилат изображался подчеркнуто брутальным мачо – а на самом-то деле реальность порой преподносит неприятные сюрпризы.

...Отличие реальности подчеркнул сам прокуратор, поцеловав молоденького охранника – на щеке юнца остался отпечаток помады пополам со слюной.

– Он «голубой», – с ужасом произнес Малинин, полностью осознав кошмар своего положения. – Повелитель, я пропал. Спасите меня, умоляю.

– Вот уж верно, из огня да в полымя, – просвистел сквозь зубы Калашников. – Может, все еще обойдется, а, братец? Источники свидетельствуют: у Понтия Пилата была Клавдия – любимая жена. Причем очень добрая, чистый ангел. Эфиопская церковь, например, сделала их обоих святыми[19].

– У Элтона Джона тоже была жена, – содрогаясь, огрызнулся Малинин. – И что толку? Он же после этого на женщин не перекинулся. Если желаете меня успокоить, то покажите здесь жену Пилата срочно. Ну, и где же она?

...Продолжая смеяться, прокуратор послал Малинину воздушный поцелуй. У того отлила кровь с лица – он точно упал бы, но его придержал повелитель. Оба оглянулись, но доброй жены Пилата в поле зрения не наблюдалось.

– Вообще-то, братец, это объяснимо, – задумчиво обронил Калашников. – Пилат длительное время сражался в Германии с варварами... общие армейские палатки, услужливые денщики, мускулистые центурионы, совместное мытье в лесной речке... кто знает, может, так и возникла крепкая мужская дружба. Кроме того, в Римской империи подобные изыски не считались извращением. Куча полководцев спала со своими ординарцами, например Сервий Гальба. А император Нерон и вовсе вышел «замуж» за одного вольноотпущенника, отдаваясь ему, будто женщина. Почему б Пилату и не любить симпатичных мальчиков? Если копнуть еще глубже...

– Не надо ничего копать! – взвизгнул Малинин. – Повелитель, пока вы тут экскурсы в историю проводите, меня сейчас второй женой сделают.

Прокуратор повторно облизнул верхнюю губу, приведя казака в трепет.

– Ну что, киска? – сказал Пилат Малинину. – Ты мне понравился, храбро сражался. Хочешь жить у меня и работать в охране? Дядя не обидит.

...Вид загорелых солдат, влюбленно глядевших на своего начальника, наводил на мысль: поздними вечерами эти крепко сложенные ребята в кожаной броне, сняв шлемы, выполняют не только охранные функции.

– Закрой глаза, – с замогильной печалью попросил Калашников.

Малинин обреченно зажмурился, и в его податливые губы вонзился влажный поцелуй. Чмокнув коллегу второй раз, Калашников кокетливо поправил прическу, стрельнув глазами в сторону Пилата.

– У нас настоящая любовь, domine, – капризно сказал Алексей, поглаживая бицепсы Малинина. – Мы зачахнем, попросту умрем друг без друга. Прошу вас, не разрывайте сплетение душ. Мы будем верно служить вам вместе.

Расчувствовавшись, Пилат трясущейся рукой достал шелковый платочек. Смахнув слезинку из уголка глаза, он ненароком размазал косметику.

– О... – пропел он томным голосом. – Как редко в наши жестокие времена можно встретить настоящие, искренние чувства... я тронут, очень тронут...

Калашников положил голову Малинину на плечо и потерся о него – ласково, словно домашний котенок.

– Какая замечательная пара! – всплеснул руками Пилат, заулыбавшись. – Ну что ж, если публика в амфитеатре не против – я не возьму на себя грех разлучения любящих сердец.

Он показательно захлопал накрашенными сурьмой ресницами.

– По крайней мере, пока...

Солдаты заржали, как лошади. Отвернувшись в сторону, Калашников ожесточенно вытирал рот куском ткани – хрипя, плюясь и кашляя.

– Вот только вякни хоть одно слово, – злобно сообщил он обалдевшему Малинину. – Из-за тебя, дурака, пришлось сам знаешь, кем притвориться.

– А, так вы не серьезно, повелитель? – покраснел Малинин. – А я-то думал, у вас натурально ко мне чувства взыграли. Я же и вправду хорош – разве нет?

Ничего не объясняя, Калашников без лишних слов врезал Малинину в ухо – тот, бренча амуницией, с ужасным грохотом покатился вниз по лестнице.

– Ревность, – скромно потупив глаза, объяснил Калашников Пилату. – Он на вас так пристально смотрел... а я ну просто до ужаса ревнив, domine.

– Обожаю ревнивцев, – усмехнулся Пилат, созерцая малининское падение.

Он поднялся со своего места в ложе и поднял руку. Шум тут же утих.

– От имени пятикратно пресветлого цезаря, Сената и народа Рима! – отчеканил Пилат пронзительно тонким голосом, напомнив Калашникову певца Витаса. – Согласны ли вы, граждане, – эти двое бились, как львы?

Ответом ему был такой рев, что Алексей ощутил вибрацию ступеней.

– Заслуживают ли они награды?

Пространство вновь задрожало от рева, словно от землетрясения.

– Заслуживают ли они вашей похвалы?

У Калашникова заложило уши – так яростно взревела толпа, оглашая воплями окрестности. Пилат сделал перерыв, набирая воздуха в легкие.

– Заслуживают ли они – СВОБОДЫ?

Прокуратор вознес в горячий пустынный воздух большой палец правой руки. И сейчас же в пространстве над ареной замелькали сотни больших пальцев – ухоженных, грязных, загорелых и белых, с обгрызенными ногтями.

– Славьте великого цезаря, – улыбнулся Пилат. – Отныне вы свободны.

Толстяк в сальной тунике разомкнул ошейник на затылке Алексея.

– Ave Caesar[20], – облегченно воскликнул Калашников, салютуя зрителям.

– Ave Caesar, – вторил ему снизу растерянный и счастливый Малинин.

Дав центуриону Эмилиану ценное указание по размещению в казарме новых телохранителей, Пилат покинул ложу в обнимку с одним из солдат. Малинин разглядывал царапины, боясь поднять глаза на Калашникова.

– Да уж, – забубнил он отвлеченно, пытаясь перевести тему. – Не ожидал я такого от Пилата. С арены крутым мужиком смотрится, а подходишь ближе – ну чистый Борис Моисеев. И зря вы, повелитель, мне врезали – я же пошутил, а на шутки не следует обижаться. Их сердцем понимать надо.

– Это я знаю, – со сладострастной мстительностью ответил Калашников. – Именно поэтому хочу тебе сказать: в качестве шутки я забыл взять в Ерушалаим ту самую фляжку, которую ты до краев наполнил водкой.

Ответом ему был пронзительный стон, полный страдания и нечеловеческой боли, он рвал сердце,