Парадоксальным образом я вспомнил эти глухонемые шлепки, когда полз с автоматом к пылающей деревне. По сути – та же чистота жанра, только вместо шлепков оглушительная стрельба.
Ночь. Хаос. Ужас.
Нет, меня никто не разжаловал. Да и как меня, добровольца освободительного движения, можно было разжаловать? Того, кто сам, по собственной инициативе, прилетел на неведомый континент, в чужую страну воевать за правое дело!
Просто сменилось амплуа – я стал советником Даламы по «советским вопросам». И именно в момент моего превращения я вспомнил ночной разговор с Каспаром и его замечательную придумку.
Утром чем свет я отправился к палатке Даламы. Он сидел в одиночестве и пил чай с лимоном!
– О, как это по-русски, Саша! – веселым полушепотом воскликнул я.
– Да. Это единственное, что я полюбил у вас, – отвечал он и предложил чаю.
Я сел напротив, помешивая сахар в большом коктейльном стакане с густым черным чаем. Далама пил не тот, не изысканный darjeling, что привозили из ЮАР, он пил этот странный, с густым вяжущим вкусом и черный как смоль местный.
– Президент ведь часто летает, Алешандре?
– Что ты имеешь в виду?
– То, что он летает почти над нами.
– И ты туда же! Ты тоже хочешь сбить его самолет. Мне предлагают это чуть не каждую неделю. Только вряд ли получится. Во-первых, как ты узнаешь, кто именно летит. А если это рейсовый борт из того же Йоханнесбурга? А во-вторых, кто и как будет его сбивать? Даже если мы найдем специалистов, как долго мы будем держать их на маршруте? И как мы узнаем сам маршрут?
– Но ты же летчик, Алешандре! Ты получаешь оперативные данные от наших людей в столице. Чего же проще?
– Чего проще? – он отхлебнул из стакана и помял ложечкой ломтик лимона. – А то, что если мы ошибемся, другого шанса не будет. Представь, если мы собьем не эту гориллу, а рейсовый самолет с невинными людьми? Хлопот не оберемся. Нет, наша задача – потихоньку, но неуклонно, как питон, сжимать кольцо вокруг столицы. Она сдохнет, и никакие твои советские коммунисты ей не помогут. Она сдохнет.
– А теперь послушай меня, летчик. Ты случайно не помнишь, на какой частоте работают приводные маяки аэропорта?
Лицо Даламы вытягивается. Он тянется рукой назад и вниз – к изголовью раскладушки, где стоит квадратный черный кейс с летными картами.
– Горилла не просто сдохнет, он красиво сдохнет! – торжествует мой голос.
Риск в самом деле минимальный. Мы не собирались ни в кого стрелять, не собирались держать в лесах группу диверсантов, способных сбить президентский самолет, заходящий на посадку. Это было опасно: во-первых, диверсанты могли сбить любой другой летящий над ними объект, а во-вторых, они были бы вынуждены постоянно менять дислокацию, таская с собой «Иглы». В этих местах остаться незамеченным даже и одному человеку, не то что целой группе больше одного дня практически невозможно. Местные жители обладали поистине звериным чутьем на чужаков, и о любом их появлении становилось известно всей округе, всем окрестным селам буквально в течение получаса. Мы могли действовать там только большими группами, ликвидация которых требовала настоящих воинских операций. И, конечно же, как раз на маршруте воздушных судов, летящих в столицу, постоянно несли службу мобильные правительственные войска. Убить президента можно было, лишь заманив его в ловушку. Каковую мне и поручено было соорудить.
Мы медленно спустились к лагуне, вот и лодчонка. Я сел на весла, Мария на корму. Вода у берега желтая, словно жидкое золото, никогда такой не видел. Пустынный городок сзади. Полоса пляжа кончалась с одной стороны лесом, с другой – парком. В колониальные времена это место не пустовало, о чем говорят несколько широких навесов над стоявшими когда-то вдоль берега барами – они уже наполовину развалились, а когда-то под ними отдыхали ленивые колонизаторы. Вытянув мертвенно-белые, поросшие черными волосками ноги, они посасывали коктейльные трубочки, лениво любуясь колониальным пейзажем. Белая немочь. Еще несколько лет – и от навесов не останется и следа. И слава богу.
Длины в лагуне километра два, а ширины – полкилометра, и там, за песчаным, поросшим буйной зеленью холмом, дыбились первобытно, нереально высокие ярко-синие океанские волны.
Где-то на середине лагуны желтая вода вдруг становится почти черной – очевидно, дно здесь уходит резко вниз. Над нами летит стая фламинго. Пара розовых перышек падает прямо в лодку. Одно из них – до сих пор на моем рабочем столе.
Мы пересекли лагуну и увидели узкую, метров десять шириной, протоку, соединяющую ее с океаном. Шум прибоя заглушает все другие звуки, так что нам с Марией приходится кричать.
Я вытягиваю лодку на берег, мы взбираемся на холм.
– Вот место, где бы я хотел жить! – кричу байроном.
– И я с тобой? – улыбается она.
– Разумеется. Но не сейчас – к старости. Как Хемингуэй. Представь нас с тобой в старости. Страшно? Не бойся, до старости я не доживу!
Это и был рай в моем понимании. Не Баунти, а первобытная мужская ярость океана, соединенная с первобытным женским умиротворением лагуны. И соединяла две стихии, точно пенис, протока, бурлящая очередным оргазмом в бесчисленной череде океанских валов. Невероятное зрелище.
Я обнял Марию, нежно положил ее на песок прямо на вершине холма. Я до сих пор очень остро помню все ощущения того солнечного утра. Особенно, когда гляжу на перышко фламинго. И живо представляю: я умру, войдут в кабинет чужие люди, смахнут его на пол, уборщица заметет его в ржавый совок и священная реликвия сгинет навсегда в миллионах тонн мусора на смердящей подмосковной свалке. Оно растворится, истлеет, исчезнет, быть может, даже раньше, чем память обо мне.
Легкое, невесомое, розовое.
Нежное, как розовая киска моей исчезнувшей навсегда Марии. Я так, так любил тебя, Мария. Я так, так люблю тебя, Мария!
Ужас. Хаос. Ночь.
Я наткнулся на чье-то тело, и как раз в этот миг в полусотне шагов передо мной разорвалась граната. Короткая вспышка. Я падаю и успеваю понять, что подо мной лежит Роберту. Взрыв. Сперва я не понимаю ничего, потом понимаю, что оглох, потом понимаю, что весь в земле, что даже во рту (я что – открыл рот?!) земля. Но постепенно слух возвращается. Меня кто-то трясет за плечо:
– Команданте, команданте!
Я не разбираю, не могу разобрать, кто это – отблески пламени хоть и пляшут на черном лице зовущего, но искажают его.
– Что? Что?
– Надо уходить! Нас окружают, они всюду, всюду!
– Да-да, уходим, уходим! Скажи всем, что уходим! Туда, – я показываю назад в сторону машины.
Роберту почти засыпан землей, лишь упругая попка торчит. Я гляжу на ее гармоничные очертания и понимаю, что ее обладатель уже мертв. Роберту не шевелится. Я просовываю руку под его живот и пытаюсь перевернуть на спину. Сначала не получается. Тогда я привстаю на колени, что, конечно же, безумие, и переворачиваю его. Да, он мертв, глаза раскрыты, белки тускло переливаются отсветом пожара, а шея разворочена так, что уже и кровь, похоже, вытекла. Я переворачиваю его обратно, на живот, зачем-то стряхиваю рукой землю с его попки, шепчу:
– Прощай, Роберту.
Конечно, я помню этих датчан, их привели в лагерь накануне того дня, когда я ушел на свое последнее задание. Война для меня заканчивалась. Только я об этом еще не подозревал.
Далама воодушевился, он поручил мне готовить покушение. Для начала я отправился через границу в Комати-Буш на встречу с майором Джекобом Торпом, – он координировал действия повстанцев с юа-ровской стороны. На перекрестке в центре городка в наш лендровер подсел человек в штатском, что-то сказал шоферу и только потом поздоровался со мной. Мы выехали из городка.
– Простите, куда мы едем?
– Не беспокойтесь, майор Торп приказал мне отвести вас в другое место. Это недалеко, в парке
