прилагательное™ слова «русские». Действительно, разве ж мы не прилагательные, не мягкие, всецело подчиненные твердому существительному твари, в своем подчинении мечтающие только об одном – об унижении собственного существительного. И унижая его, радуемся как дети, чтобы снова подчиниться другому существительному и снова сладострастно мечтать об его унижении…

Увы! В самый разгар нашей провокационной, яростной и веселой журналистики хозяин объявил: газета не приносит прибыли, концепцию надо менять и, соответственно, менять и команду. Это то, что он сказал. А вот то, что он оставил при себе. На каком-то высоком кремлевском приеме, куда он был приглашен как один из влиятельнейших русских промышленников (разумеется, свой первоначальный капитал он составил на слезах и разорении соотечественников), одним кремлевским чиновником ему было так, как-то вскользь, сказано буквально следующее: «Ну что вы там шумите? Какой-то боевой у вас там листок ребята делают, а не газету…» Sapienti sat. Я снова был уволен.

Скучать мне не пришлось. В Москву, несмотря на мои заклинания, вот-вот грозился явиться Алексей. Но до того я сам побывал в его логове – в Копенгагене.

Как раз на самом излете моей короткой главноредакторской карьеры я был принят в состав так называемого «Клуба главных редакторов». Организация смешная, созданная с целями, разбираться в которых мне было недосуг.

Первым моим вояжем в компании совершенно разных и чужих друг другу по духу людей стала поездка в Копенгаген по приглашению тамошнего парламента. Три дня мы встречались с депутатами, ходили по офисам и редакциям датских газет. Разумеется, Эльсинор и что-то еще королевское, со стенами и башнями. В последний вечер нас повели в оперу слушать нечто туземно-историческое. Я мялся в фойе, не решаясь удрать, и тут возник Алексей как дьявол из табакерки: худой, растрепанный, с воспаленным взором.

– Дмитрий! Наконец-то я нашел тебя! – воскликнул он, яростно тряся мою руку.

– Откуда ты знаешь, что я здесь? – ошеломленно спросил я.

– Таня написала. Пойдем же, нам надо серьезно поговорить.

Перспектива провести вечер в компании безумца страшила меня больше, чем оперное пение, но деваться некуда.

Мы вышли на улицу, был теплый, влажный, но, к счастью, не дождливый вечер.

Я прокручивал в голове варианты, как бы отделаться от Алексея, и не смог придумать ничего, как зайти бар. Спросил кружку «Туборга».

– А ты что будешь? – оглянулся.

– Я? Я ничего не пью. У меня голова болит от пива. Я ничего не буду.

– Что ж, я один, по-твоему, буду пить, а ты рядом сидеть?

– Ничего, я посижу так. Мы просто поговорим.

Занятная перспектива! Я буду накачиваться пивом, а он накачивать меня геополитикой.

Я сел за стойку, он примостился рядом, придвинулся так, что я почти насильно должен был смотреть в его глаза. Они меня удивили: зеленые, с совершенно неуловимым взглядом и странной усмешкой. Так усмехаются люди, знающие нечто никому другому не доступное. Но что мог знать этот человечек? Хотя есть же тайна в любом сумасшествии – неощутимая и неумолимая.

– Я, Дмитрий, еду в Москву. Я не могу здесь, в эмиграции…

– Ну да, ну да, Дания – тюрьма… – машинально ответил я.

– Вот именно! Вот именно! – воскликнул он громко, так что бармен обернулся.

– Т-с-с, не кричи, Гамлет! Что ты собираешься там делать? Бороться за освобождение рабочего класса?

Я сделал большой глоток пива и немного захмелел.

– Напрасно ты смеешься, напрасно, Дмитрий. Я столькому научился, в теории конечно, столько прочитал… Я теперь многое могу.

– Я не смеюсь и не сомневаюсь. Только учти: твоя теория в первые же минуты на родине, прямо в аэропорту, прямо у паспортного контроля, развеется в прах.

– Я ничего не боюсь. Я приеду, я буду работать, я знаю, что делать и как работать. Ты только верь мне и передай всем вашим, чтобы верили. Вы знаете (он сбивался, обращаясь ко мне то на «ты», то на «вы»), я вот тут написал статью, хочу, чтобы вы ее опубликовали в вашей газете.

– Я уже опубликовал одну твою статью…

– Да, но вы так ее сократили, вы выбросили мои доводы, все мои выводы. А теперь я хочу, чтобы вы опубликовали новую – полностью.

Я поперхнулся пивом. Я вообще-то умел обращаться с графоманами.

– Ну, знаешь, дружок, чтобы публиковать в настоящей газете большие статьи, нужно начать с маленького. Это тебе не «Пионерская правда».

– Так вы считаете, что я еще не дорос?

– Да, я так считаю. У меня в редакции твои сверстники по пресс-конференциям бегают и счастливы, если я две строчки поставлю из того, что они написали.

Он сник. Как-то криво усмехнулся и сник. Смотрел в сторону, на барные бутылки, и молчал. Я допил пиво и закурил. Надо было от него избавляться.

Вдруг он спросил:

– Зачем живут?

Я присвистнул, про себя разумеется.

– Это в каком смысле?

– Ну, вообще: какой смысл в жизни? Я недавно ездил к маме, смотрел телевизор, про бабочек. Такие красивые, а живут одно лето. Только затем, чтобы родить новых… Зачем, скажите, Дмитрий, нужна эта красота природе? Ладно люди, они могут ею полюбоваться, скажем. Но ведь когда людей не было – было так же красиво, кто же всем любовался?

– Знаешь ли, – сказал я, заказав вторую кружку, – это в твоем возрасте принято интересоваться такими вопросами, а в моем – принято просто жить. Так что считай, что смысл жизни – в самой жизни. Сейчас ты, конечно, этого не поймешь, но потом как-нибудь и перестанешь задавать себе эти вопросы.

– Но бабочка?!

В этот момент в бар вошел человек весьма странного вида – в форме солдата Третьего рейха, без погон, но в сапогах. Пилотка была просунута через ремень, жидкие волосы торчали во все стороны, на вид лет сорок-сорок пять.

– Ах, мой милый Ганс! Как мы вас ждали! – воскликнул Алексей и бросился навстречу солдату. – Это Ганс, это Дмитрий из России, известный журналист! – представил он нас.

Солдат опустился на табурет и попросил стакан «Туборга». Отхлебнул, вытер пену с губ обшлагом френча и мрачно посмотрел на меня.

– Русский? – спросил по-немецки.

– Так точно! – отвечал я по-немецки же.

– Нет, не точно, совсем не точно! – воскликнул немец. – Нет такой нации – русские!

Признаться, я не понял, что он сказал, потому что по-немецки знаю так себе, школьно.

– Простите?… – промямлил я.

– Нет такой нации – русские, – повторил фриц уже по-датски, и Алексей перевел.

– Абсолютно с вами согласен, герр Ганс! – улыбнулся я. – Более того, скоро не будет и такой нации, как немцы! Вы ведь тоже со мной согласитесь?

Мальчик перевел и это.

– Это почему? – спросил Ганс, закуривая.

– Видите ли, в 1946 году, зимой уже, спустя девять месяцев с той самой поры, когда русские заставили вас капитулировать, у немецких женщин стали нарождаться детки, маленькие такие и с очень славянскими чертами… Пара миллионов русских за один раз – это очень хорошее вливание! Это не шутка, герр Ганс! Так что немцы оказались сильно разбавлены, ха-ха! Это раз. А скоро, очень скоро, их не останется и совсем! Потому как вашу так называемую великую Германию, Вечный рейх, будут населять турки, герр Ганс! Одни только турки. И это два. Нужно – три?

– Мы не допустим, – пролаял немец. – Мы возродимся из пепла, из пепла…

Ему очень понравилась эта фраза, в белесо-голубых его глазах сквозь туман безумия промелькнула