Среди них выделялись в первую очередь мухаддисы, собиратели в суннитской среде слов, или «изречений», Пророка и его Сподвижников, теологическое и юридическое значение которых уже рассматривалось. Их функцией было не только сведение этих высоких слов, но классификация, оценка их по достоинству и исключение неаутентичных текстов, способных проникнуть в свод цитат. Их приемы, которые сегодня считаются несовершенными, ибо они основывались прежде всего на восстановлении «цепи» поручителей, принадлежали настоящей генеалогической науке и составляли фундамент их деятельности, посвященной, кроме того, простому запоминанию и записыванию слов как таковых. Поскольку система цепи поручителей предполагала передачу свидетельства через непосредственную встречу, они, как все ученые, и даже, может, чаще других, посещали различные центры исламского мира, чтобы постоянно пополнять новыми высказываниями свои собрания. Такое «собирание» подразумевало особый характер аудитории этих великих наставников, которая отчасти состояла из пришлых людей региона.

Наряду с этими специалистами, которые к X в. выработали свои профессиональные методы, существовали ученые, занятые исключительно проникновением в сам коранический текст, чаще всего с целью уточнить основанные на том же Предании варианты чтения или устранить грамматические и лексикографические затруднения, опираясь на архаическую литературу и используя, таким образом, приемы филологов и других светских ученых. Свидетельством того, что они занимались, например, систематизацией типичных выражений и терминов, фигурирующих в Коране, являются дошедшие до нас пергаментные списки, напоминающие наши современные «указатели». Некоторые из этих ученых к тому же принадлежали к категории «чтецов» Корана, игравших значительную роль в начальные времена ислама, когда варианты коранического чтения еще не были канонизированы. Еще в X в. они составляли уважаемую корпорацию, члены которой должны были обладать глубоким знанием текста Откровения. Другие же занимали более скромную, но почти официальную роль «рецитаторов», которые, согласно ал-Макдиси, проводили время в мечетях за чтением назидательных текстов.

Но, собственно говоря, комментарии коранического текста оставались уделом экзегетов, которые различались своими богословскими взглядами и принадлежали разным религиозным сектам, раскалывавшим тогда исламский мир. Именно в атмосфере споров между мутазилитами, шиитами и традиционалистами, возникавших, например, в момент, когда отдельные деятели начинали руководствоваться в религиозных вопросах отвергаемой большинством диалектикой, появлялись самые характерные произведения как сторонников символической, или фигуральной, интерпретации, так и мыслителей, хранивших верность буквалистской концепции и строго филологическим объяснениям. От их взглядов и от той благосклонности, которую они встречали в определенном регионе или городе, в сущности, зависели масштабы их преподавания: оно могло охватывать весь свет или ограничиваться тесной группой сторонников в собственном доме.

Наконец, не менее значимыми были правоведы, которые детализировали юридические положения и прежде всего консультировали кади по сложным вопросам, с которыми он сталкивался. Их деятельность в качестве наставников имела частный характер, но и в качестве юрисконсультов они не были официальными лицами. Кади, оказавшись в затруднительном положении, обращался к ним, выбирая из числа известных законника, которому он доверял. Но в классическую эпоху не существовало официального муфти, и кади, получив консультацию, волен был принимать решение, которое представлялось ему наилучшим. Напомним, однако, что в известных случаях халиф мог поручать правоведам и мухаддисам рассмотрение важных вопросов или опровержение доктрин, которые он считал вредными. Так, алМамун, желая придать режиму новое направление, вооружился мнениями законников и богословов мутазилитского толка. В свою очередь, ал-Мутаваккил, положив конец этому эксперименту, повелел авторитетным мухаддисам собрать аргументы против осужденной доктрины. Мухаддисы и законники, таким образом, очень рано оказались вынуждены определять позиции по доктринальным вопросам, которые позднее станут прерогативой специалистов по догматической теологии.

Теология, как известно, не сразу утвердилась в качестве автономной науки, имея оппозицию в лице приверженцев традиционализма, в частности ханбалитов, которые считали ее бесполезной, если не пагубной. Между тем теологи в строгом смысле слова, и особенно ашариты Ирака X–XI вв., посредством преподавания в соборной мечети или в других местах религиозного характера стремились распространять свою доктрину. Эти религиозные деятели, зачастую компетентные в разных областях, использовали поручаемую им пятничную проповедь в качестве пропаганды. А в эпоху особенно сильных религиозных столкновений суверены, желавшие в авторитарной манере утверждать какую-либо доктрину, старались обеспечить своим сторонникам привилегию проповеднических или преподавательских функций. Такова была позиция Сельджукидов, когда они предпочли сначала осудить враждебный ханбалитам ашаризм, а затем присоединиться к этой школе, предоставив ей средства распространения своих тезисов.

Результатом вмешательства власти в богословско-правовую ориентацию вскоре стало бурное развитие Мадраса, которые напрямую контролировались ею и были основаны, чтобы обеспечить должное существование наставникам и учащимся, которые там обретались. Разумеется, возникал вопрос: были ли самые старые из этих Мадраса предназначены для преподавания ашаритской теологии, как это утверждалось в свое время, или же для преподавания только права. Недавние исследования подтверждают, что преподаватели багдадских училищ изначально действительно были правоведами, но постепенно эти правоведы-шафииты, поддавшиеся ашаритской пропаганде, использовали свое преподавание для распространения ашаритских идей, тесно связанных в их глазах с правом, понятиями и методами рассуждения которого они пользовались. Впрочем, Мадраса никогда не были инструментом чисто шафиитско-ашаритской пропаганды. В Сирии в XII–XIII вв. были созданы училища, принадлежавшие к ханафитской школе, и только маликиты и ханбалиты долгое время располагали в этой области ограниченными средствами. В сущности, Мадраса были предназначены для формирования интеллектуальной элиты, преданной суннитским принципам, которые отстаивали все крупные школы права, но в несколько различной манере.

Существование Мадраса, отметим, не упраздняло преподавания, которое могло по-прежнему вестись в мечетях, где каждый наставник имел свой «кружок», место, отведенное в определенном углу здания или у подножия определенной колонны. Даже после появления официальных училищ всякий чужестранец, находившийся какое-то время в городе, по-видимому, сохранял право устроиться в каком-либо углу молитвенного зала для проведения занятий. Но новые официальные учреждения обеспечивали постоянное, одобряемое и вознаграждаемое властями обучение. Кроме того, кафедры вручались пожизненно, и инаугурационный урок, представляемый новым наставником, проводился в присутствии суверена, прибывавшего почтить назначенного им ученого, которого он чаще всего навязывал взамен щедрого вложения в строительство здания, где велось преподавание. Это было, по сути дела, разрывом с прежними обычаями, согласно которым занятия, проводимые даже в молельнях или надгробных сооружениях, уже являлись прообразом училищ, не получая никаких субвенций от государства.

Преподавание в любом случае, будь оно исключительно частным, как в первые века, или официальным, через Мадраса, имело одни и те же методы. Они состояли главным образом в чтении и комментировании текста, автором которого выступал либо преподаватель, либо один из его собственных наставников. Те ученики, которые были способны правильно читать текст, объясненный соответствующим образом, получали разрешение в свою очередь передавать и объяснять его содержание другим: это была «лицензия» (иджаза) на преподавание, но ограниченная конкретными трудами. Впрочем, некоторые из этих трудов вообще не были записаны их авторами: речь шла скорее о «курсах лекций», которые ученикам полагалось записать впоследствии в силу полученного разрешения на преподавание. Этот обычай был отринут в дальнейшем, когда использование бумаги дало возможность копировать труды. Тем не менее преподавание продолжало основываться на чтении авторитетных текстов, которым слушатели должны были обеспечить наибольшее возможное распространение.

Упражнение в критическом духе при этом отнюдь не исключалось. Авторы, правоведы, филологи и прочие проводили время, дискутируя друг с другом и оттачивая формулировки своих — порой таких разных — идей. Хотя их диспуты ограничивались узкими рамками, ученые мужи демонстрировали крайнюю изворотливость. Некоторые из них не упускали случая высказать свое независимое суждение: так, географ ал-Макдиси, придерживаясь системы коранического чтения, принятой в его родной Сирии, в материях права следовал иракской школе Абу Ханифы. Даже если та или иная школа мысли доминировала в определенных городах или регионах, всегда находились достаточно независимые умы, чтобы отойти от нее и сознательно