прелесть юношей, — в текстах сопровождают не столько деликатные воспоминания, сколько сладострастные аллюзии и бесстыдные речи, в которых соревновались поэты и литераторы.

Развлечения, происходившие в роскошных декорациях дворца, дополнялись спортивными забавами, которые давали суверену случай проявить в более непринужденной обстановке, чем при больших парадных выездах, величие своего положения. Такова была охота — «государево» занятие, имевшее очень древнюю традицию на Востоке и проиллюстрированное бесчисленными сасанидскими изображениями шаха, стреляющего из лука в птиц и газелей или же усмиряющего мечом вздыбившихся хищников. Удовольствие и одновременно символическая демонстрация могущества, охота рассматривалась также как полезная тренировка для человека, облеченного государственной ответственностью. Она сулила ему не только славу, хотя множество суверенов были превознесены в анналах за мужество в травле хищных зверей, но «из постоянной охоты, — говорит один старинный автор, — суверен извлекает множество удовольствий; наименьшее из них состоит в том, что он и его свита находят земли, которые можно было бы возделывать при необходимом усовершенствовании […]. Нет государя, который, выйдя на охоту, не вернулся бы с какой- либо пользой. Если говорить о его верховых животных, то он их тренирует и приучает к узде закусывающих удила; что касается его плотского аппетита, то он его забывает, вредные жидкости из его тела выводятся, суставы его членов обретают гибкость. Охота дает возможность неправильно осужденному приблизиться к своему повелителю и изложить ему перенесенную обиду; так можно добиться удовлетворения. Наконец, если государь удачно преследует дичь, это сулит многочисленные выгоды, не принося никакой материальной пользы».

Страстью к охоте, как к псовой, так и к соколиной, проникнуты и трактаты специалистов, и лирические охотничьи поэмы, обожаемые с доисламских времен. Она требовала присутствия в свите любого правителя толпы доезжачих, сокольников и других профессиональных организаторов государевой охоты. Для ее удовлетворения в резиденциях устраивались настоящие зоологические сады, согласно обычаю, который восходил, повидимому, к сасанидским суверенам.

Не менее сильным было пристрастие к верховой езде, к упражнениям в вольтижировке и, особенно, к конным забавам, которые давали случай покрасоваться. По соседству с любым дворцом имелся ипподром, или майдан, который иногда использовался для войсковых смотров, но также позволял государю предаваться любимому спорту в компании нескольких приближенных или сановников. Именно на ипподроме, например, в 908 г. заговорщики безуспешно попытались убить молодого халифа ал- Муктадира, которого хотели устранить с политической сцены. И впоследствии на ипподроме будут неоднократно разыгрываться эпизоды истории эмиров и султанов, не чуждых этой в высшей степени благородной забаве, которую написанные по настоянию мамлюкских всадников и чиновников трактаты всегда будут упоминать среди основных занятий правящих военных классов.

Но если некоторые развлечения соответствовали активному образу жизни, необходимому для достойного своего титула суверена, то погоня за удовольствиями и тяга к роскоши являлись прежде всего атрибутами могущества и величия повелителя, стремящегося произвести впечатление на подданных и на чужестранные дворы. Этим отчасти объясняется то, что халифы, даже испытывая финансовые трудности, никогда не соглашались сократить чрезмерные расходы, «ограничив образ жизни», как можно было бы сказать, но предпочитали рассматривать такую возможность как недопустимое ущемление своих прав. Именно поэтому, уже будучи лишены всякой государственной роли, они находили удовольствие в такой искусственной жизни, которая удовлетворяла их амбиции, а следовательно, позволяла им тешить себя иллюзией, что они не утратили своей роли наследников Пророка и неизменных предводителей Общины.

Наряду с придворными кругами городская среда составляла второй важный элемент средневекового исламского общества. Она, разумеется, включала в себя анонимную толпу трудящихся — амма, которую множество старинных текстов противопоставляет аристократии людей знатных, или хасса, — но прежде всего в ней выделялась вышедшая из класса секретарей и торговой аристократии города подлинная интеллектуальная элита, — в полном смысле слова лицо исламской общины как таковой, — эти люди науки и религии, отличающиеся одновременно своими теоретическими познаниями и индивидуальной одаренностью, в известных случаях оказывались при дворе правителя, но чаще всего сохраняли в его отношении благоразумное недоверие.

Все они обитали неподалеку от дворца или вокруг правительственной резиденции, которая обычно находилась внутри городской агломерации — «исламского города» в широком смысле, центра одновременно политического, экономического, религиозного, интеллектуального и ремесленного, где удобство и безопасность позволяли мусульманину воплотить свой жизненный идеал. Именно там реализовалась власть государя или его представителя, там торговали купцы и трудились ремесленники, там совершалась ритуальная молитва как зримый знак единства Общины, там отрабатывались детали Закона, там сочиняли, строили, декорировали, там были в изобилии проточные воды и материальные блага наряду с объектами поклонения и паломничества, на которых зачастую держался легендарный и религиозный престиж города. Исламский город был велик уже тем, что в аридных мусульманских странах жилье было редким и малых городов зачастую просто не существовало. Город, средний или большой, концентрировал, как уже отмечалось выше, всякую деятельность, кроме сельскохозяйственного труда и кочевого скотоводства.

Отсюда широко распространенное убеждение, что все подобные города были однотипными, выстроенными таким образом, чтобы отвечать потребностям мусульманского общества. Так, общей характерной чертой считается непременное расположение соборных мечетей, простых молелен, Мадраса, обителей, бань и других связанных с религиозной жизнью заведений близ суков, или базаров, вдоль тесных улиц, под защитой резиденции суверена, а то и цитадели, прикрывающей при случае дворец государя. Самая поразительная черта этой идеальной картины была связана с устойчивостью фундаментальных элементов, остававшихся неизменными на протяжении веков, как призыв к молитве, все так же разносящийся пять раз в день над древними и современными домами, как арабский язык — язык культа и прежде всего Откровения, язык, эволюция которого сдерживается неизменностью его основ.

Тем не менее подобное утверждение не соответствует реальным фактам и археологическим данным, позволяющим углубиться в прошлое того или иного города. Минувшие столетия характеризовались большим разнообразием исламских городов, видоизменяющихся от региона к региону, от эпохи к эпохе, даже в рамках самого средневекового периода, для которого были свойственны превосходство религиозного над социальным и постоянство определенного типа экономики. Города росли по причинам чаще всего естественным, связанным со сдвигами и крупными историческими переменами, которые претерпевал мусульманский мир. Среди них были средиземноморские города и города-оазисы, купеческие города, обязанные преимуществу своего географического положения, и города-убежища, использующие, напротив, свою изолированность, династические столицы, обреченные в дальнейшем на неминуемый упадок, и твердыни, не утратившие своей древней славы. Они рождались и умирали, как все прочие города в мире, каждый по-своему, в зависимости от того, были ли они созданы из ничего в дотоле пустынном месте или, напротив, возникли в древних очагах цивилизации.

Существование своеобразной исламской городской среды, сохраняющей вне зависимости от времени и места глубоко родственный образ жизни и мысли, в сущности, только в абстракции позволяет использовать термин «исламский город». В применении к конкретному, произвольно выбранному городу это понятие будет ошибочным. Стоит также избегать тенденции проектировать в прошлое образ многолюдных и беспорядочных «медин», которые еще можно было увидеть наяву в начале XX в. в исламских странах, постепенно поддававшихся современным влияниям. Равным образом было бы опрометчиво и некорректно обобщать результаты изучения отдельных городских феноменов, таких, например, которые показали неспособность исламских правителей противостоять прогрессирующей деградации принципов античного урбанизма, не учитывая позитивных достижений тех же самых правителей в других ситуациях. Всякую попытку определить возможные фундаментальные черты исламского города, ибо они все-таки существуют за разнообразием конкретных воплощений, несомненно, было бы хорошо дополнить более точными