внутренняя организация вокруг центрального двора с портиками, на который выходили апартаменты из пяти, шести, а то и семи комнат либо более просторные залы, иногда отстроенные по типу базилики, также позволяет понять, как складывались огромные ансамбли последующей эпохи, которые, в свою очередь, размещали вдоль осевого плана вереницу частных апартаментов, замкнутых на самое себя вокруг центральной комнаты, и анфилады залов, дворов и коридоров, ведущих в грандиозное помещение для приемов или аудиенций халифа.

Разнообразие деталей умаййадских построек было, конечно, неисчислимо. Иногда доминировали эллинистические и римские традиции прямоугольного укрепленного лагеря или просто сирийского дома с внутренним двором, представленные, например, в типичном плане Хирбат-ал-Минийи и Западного Касрал- Хайра. Иногда, напротив, побеждало стремление воспроизвести в групповой структуре симметрично повторяющихся комнат, в сводах и куполах сасанидский стиль, о чем свидетельствуют такие здания, как Каср-ал-Харана или Мсхатта. Другие вариации касались либо размещения жилых комнат на трех этажах, либо отведения места для амбаров и кладовых в общем ансамбле, либо размеров, требуемых замыслом — шла ли речь о небольшом укрепленном здании со стороной в 35–70 м или о настоящем дворце, достигавшем в длину 140 м. Наконец, разнообразие внутреннего декора сочетало в себе все античные и восточные традиции искусства фрески, стенной мозаики, облицовки и полурельефной резьбы, усиливая конструктивную разнородность и наглядно демонстрируя эклектический характер раннего исламского искусства.

Но неизменная строгость композиции была обусловлена в первую очередь потребностями придворного церемониала, который начинал складываться под растущим иранским влиянием, постепенно изменявшим первобытную простоту арабского племенного общества. Именно так в залах для аудиенций появилась закругленная экседра,[16] где впредь восседал суверен, иногда скрытый занавесью. Исключительно этим влиянием объяснялось также одновременно вытянутое и трехчастное устройство этих самых залов, где по обе стороны от узкого центрального прохода должны были выстраиваться ряды придворных, гвардейцев и сановников. Подобная композиция великолепно обыгрывала тему внешних входных ворот замка, через которые должны были входить визитеры и придворные. Они были украшены двумя высокими башнями, образующими центральный пролет простой перемычкой, буквально испещрены утонченными резными мотивами невероятного разнообразия — как растительными, так и геометрическими, обрамленными иногда серией слепых аркад или декоративных панно, разделенных на секции, и даже могли иметь величественно возвышающуюся фигуру кого-нибудь из правителей, как в Хирбат-ал-Мафджаре или в Западном Касрал-Хайре, например.

В это же время исламское государево жилище впервые начинает оборудоваться банями, которые имитировали грекоримские термы, должным образом их адаптируя, и которые без больших изменений сохранятся и в аббасидских дворцах. В более или менее развитой форме их можно обнаружить в Западном Каср-ал-Хайре или в Кусайр-Амре, например, равно как и в пышном ансамбле Хирбат-ал-Мафджара. Здесь использовались апробированные с древности приемы, позволяющие создать хитроумную последовательность теплых и жарких залов и эффективные парильни на подземных печах, подогреваемые также прямым сообщением с горячим паром, исходящим из котельной. Во всех этих банях, за исключением Хирбат-ал-Мафджара, античный фригидариум со своими прохладными бассейнами и предусмотренным для игр палестры простором, абсолютно ненужный в таком качестве для цивилизации совершенно иной физической культуры, трансформировался в обычный зал для отдыха и раздевания, который иногда путают с помещением для более или менее торжественных аудиенций суверена. Кроме того, и выбор декоративных тем для бань, и вся их орнаментация в целом служили прославлению могущества нового господина, который наслаждался здесь изысками чужестранного наследия и с большим удовольствием, чем где-либо, ощущал свою связь с эллинистическими и сасанидскими предшественниками.

Что касается рощ, садов и других тенистых пространств, предназначенных придать еще большее великолепие исламским дворцам, то впервые их стали насаждать тоже вокруг умаййадских резиденций. Несомненно, они играли утилитарную роль защищенных участков, на которых с помощью ирригации можно было выращивать урожайные культуры, но они начинали также получать функцию государевых парков, подобных тем, что существовали в древних «парадизах» эллинистических царей. Первостепенное значение они приобретут в аббасидских резиденциях, засаженные редкими видами растений и населенные дикими птицами и животными. Даже эспланады и въездные дворы, предназначенные для смотров или парадов войск, получившие большое распространение в государевых городах Ирака, характеризовали уже монументальные композиции Хирбат-ал-Мафджара, где они вписались в общий ансамбль с классическим перистилем, размещенным внутри замка.

По образу умаййадских замков и наследовавших им аббасидских дворцов, в провинциях позднее были возведены не менее пышные палаты, тоже пострадавшие от времени и людей. Здесь можно упомянуть знаменитый мервский дворец в Хорасане, резиденцию ал-Мамуна и сооружения Саманидов в Бухаре или вспомнить более западную резиденцию Ибн Тулуна возле Фустата, резиденцию Аглабидов близ Кайруна или прибрежный укрепленный город Махдийа, на котором держалось фатимидское могущество в Ифрикии, — сегодня от них почти ничего не осталось. Ничто не сохранилось и от огромных фатимидских дворцов в Каире, которые вздымались некогда в центре города, с огромными площадями по обе стороны, — и это лишь несколько примеров из множества других. Если бы не сирийские «замки пустыни» и внушительные по своим масштабам аббасидские руины в Багдаде, нам пришлось бы довольствоваться упоминаниями в текстах или искать какие-то более определенные археологические данные в Испании, в кордовской долине Гвадалквивира, на берегах Гильменда в Афганистане или же на безлюдных склонах Такабруста, в сердце алжирского массива Ходна, где так называемая Кала, или «крепость», клана бану хаммад, хранит память о ветви Зиридов, которые ее основали и расположились в ней в XI в. Ибо в соответствии с внешне парадоксальным правилом это были, как и в предшествующие эпохи, изолированные резиденции, находящиеся в наименее доступных регионах, и они более других имели шанс сохраниться до наших дней в своем древнем блеске или, по крайней мере, не полностью потеряться под позднейшими конструкциями.

Между тем такой ансамбль, как Кала-Бану-Хаммад, мало чем может быть для нас полезен. Недостаточные раскопки не позволяют пока систематизировать различные элементы внутри городских стен и между дворцами. Наиболее знаменитые памятники, остатки донжона Манар и дворца Ал-Бахр, т. е. «при бассейне», невозможно датировать даже приблизительно по причине переделок, которым они подверглись за последние 150 лет. Здесь мы можем отметить прежде всего грубоватость стиля крепости, который предвещал появление дворцов-цитаделей последующего периода и придавал им скорее черты малоизящного горного логовища, чем великолепного обиталища владыки. Напротив, в Кордове или, точнее, в ее пригороде, избранном для своей резиденции великим Абд ал-Рахманом III, град правителя Мадинат-ал- Захра, расположившийся на склоне, нависающем террасой над плодородной долиной реки, демонстрировал совершенно определенное стремление к роскоши, и обнаруженные там среди многочисленных второстепенных сооружений приемные залы позволяют оценить все значение аудиенций государя. В этом легко усмотреть, как уже говорилось, архитектурную транспозицию организации, приданной самым могущественным умаййадским сувереном Испании своему центральному правительству и двору, и тем не менее общие размеры резиденции (четырехугольник 1500 х 700 м, на котором располагались покои правителя, соборная мечеть и кварталы, населенные гвардией и сановниками) не превышали площади одного только халифского дворца в Самарре: такая редукция масштабов соответствовала статусу малой локальной испанской династии в сравнении с великими аббасидскими владыками империи. Наконец, в газневидских провинциях Восточного Ирана, в Газне, руины которой до сих пор мало изучены, и, особенно, в Бусте, где монументальный ансамбль Лашкари-Базар уже привлекал наше внимание, мы находим явные копии дворцовых сооружений эпохи аббасидского расцвета. Здания, построенные Махмудом и его преемниками на пустынной территории, превозносимой древними географами за богатство поливного сельского хозяйства и процветание торговых заведений, в точности воспроизводили типичные модели, известные нам по Самарре, начиная от осевой перспективы дворца правителя до принципа последовательного возведения среди садов и эспланад разновременных обиталищ, каждое из которых соответствовало желанию нового принца. Забота об оборонительной функциональности здесь явно проигрывает сознательному стремлению подражать пышности древних: можно отметить, например, типично