социальной ответственности. С их помощью исполнительная власть приобретает собственное видение политических целей и достаточную политическую независимость, чтобы начать вырываться из полной подотчетности перед представительным собранием. Исполнительная власть фактически отпочковывается от народно-представительной и борьба между ними становится хронической, с течением времени обостряется до предела, до антагонистической непримиримости, до открытого политического столкновения, когда вопрос становится — кто кого подомнет и поставит под свой контроль. Опираясь на поддержку день ото дня набирающего денежную силу и влияние спекулятивно-коммерческого капитала, кровно заинтересованного в проведении выгодной лишь ему политики, исполнительная власть совершает политический переворот и берет верх над народно-представительной. После чего она протаскивает выгодную главным образом коммерческому интересу конституцию новой организации власти, которая разделяет и разграничивает сферы полномочий исполнительной и законодательной ветвей. Таким образом, исполнительная власть становиться властью обеспечения диктатуры коммерческого политического интереса и вырывается из зависимости от реального контроля избирателей, привыкая манипулировать избирательным процессом. Она превращается в антиобщественную и антисоциальную.

Оказавшаяся под гнетом такого режима, под игом спекулятивного коммерческого капитала страна постепенно приходит в отчаянное положение. Подавляющее большинство населения нищает и теряет перспективу как материального, так и морального улучшения своей жизни, что влечет рост массового недовольства и политическую дестабилизацию. Политическая дестабилизация способствует безнаказанности организованной преступности, что превращается в главное зло не только для масс, но и для представителей коммерческого интереса. Отовсюду нарастает вопль требований социальной стабильности. Как следствие этого вопля как раз и начинает создаваться собственно буржуазное государство, — государство, главной задачей которого становится обеспечение максимально возможного компромисса между сильной исполнительной властью, законодательной властью и народом, то есть обеспечение социальной стабильности любой ценой при сохранении принципов рыночных отношений в экономической деятельности и представительного самоуправления в политике.

А проблема укрепления социальной стабильности оказывается проблемой необходимости самоорганизации разных городских слоев в национальное общество, которое проявляло бы активную заинтересованность в укреплении государства для преодоления общественной нестабильности. В конечном итоге, такую задачу политически способен осуществить единственно буржуазный национализм. Никакие иные политические силы, никакой режим всевластия чиновничества не в состоянии остановить сползание страны к хаосу. Это и приводит национализм к политической власти и окончательному превращению исполнительной власти в национально-государственную власть. Первой и наиважнейшей задачей молодого национально-буржуазного государства становится задача революционного террора против всех сил и интересов, которые показали себя препятствиями на пути ускоренного развития производственно- капиталистических отношений, в которых заинтересовано подавляющее большинство социально активного населения, то есть против представителей спекулятивно-коммерческого капитала, бандитизма, остатков феодализма, как в своей стране, так и в сопредельных странах, против коррупции и местного сепаратизма в любых их проявлениях. Режимами революционного террора были и режим Наполеона I во Франции, режим Линкольна в США (упоминая который нельзя не сказать и о длившемся десятилетия режиме революционного террора против индейцев), режим фашистов в Италии, режим национал-социализма в гитлеровской Германии, режим националистического милитаризма в Японии и так далее. Из недавних примеров, конечно же, наиболее ярким является пример военно-политического режима генерала Пиночета в Чили.

Нетрудно подметить, что все эти режимы были режимами националистическими. И чем острее была потребность расчистить дорогу развитию рыночного промышленного капитализма и массовой общественной демократической активности для укрепления внутриполитической стабильности, чем острее становилась потребность в уничтожении мешавших этому пут феодализма, тем радикальнее, ожесточеннее проявляла себя политическая необходимость в режиме воинственного национализма, режиме революционного террора. То есть сильное, действительно дееспособное государство, появлялось уже после того, как становилось государством национально-буржуазным, государством национально- капиталистическим, и возникало оно не в результате аморфной и непонятно для чего (с точки зрения глубинных интересов России ) создаваемой либеральной президентской республики, обреченной на политическую импотенцию, но как государство правое, националистическое, беспощадное к варварству и феодальным пережиткам.

Поэтому и навязчиво рекламируемая сейчас конституция либеральной президентской республики, конституция исполнительной власти и для исполнительной власти, которая должна лишь расчищать препятствия широкой приватизации и коммерческому капитализму, и сама либеральная президентская республика, которая должна узаконить, легитимизировать диктат коммерческого политического интереса, — есть лишь временные, на несколько лет, правила политических игр, которые приведут к постоянно растущей экономической и социальной нестабильности. Нестабильность будет расти по мере разочарования в либерализме как низов, так и возникающего среднего класса, — им будет все сложнее находить взаимопонимание с формирующимся правящим классом собственников коммерческого капитала, состоящим из равнодушных к социальной ответственности спекулянтов, ростовщиков, казнокрадов, бандитов, воров всякого рода и звания. Эти собственники боятся политического влияния национализма государствообразующего этноса именно потому, что боятся установления режима политического подавления космополитического коммерческого интереса, установления над ними национально-демократического контроля, они опасаются и роста презрения к ним национально организованного общественного сознания, которое больше не позволит им быть правящим классом, хищно навязывающим свой коммерческий эгоизм социальным слоям, живущим интересами производства.

Однако прогрессивным выступает только национализм народа великого, ставящего в конечном счете задачи разрушить национальную замкнутость как свою, так и других наций, осуществлять интеграцию их экономик в капиталистический интернациональный рынок, сблизить различные мировые созидательные силы, дать им простор, широкое поле для созидательной деятельности. Только кретины в политике могут отрицать, к примеру, прогрессивнейшую роль агрессивного и воинственного французского национализма эпохи Наполеона I в развитии Европы начала девятнадцатого столетия. Он нанес такой сокрушительный удар по феодализму, по феодальной раздробленности, феодальной дикости в Западной Европе, там, где проявил себя в первую очередь; он оказал такое мощное прогрессивное воздействие даже на самую удаленную от Франции европейскую страну — Российскую империю; он в такой яркой форме внес в Европу идеи единого европейского экономического и политического пространства, — что как-то позабылся и потерял свою значимость в нашем, вообще в современном европейском сознании, тот воинственный великодержавный французский национализм, который и породил слово шовинизм, как крайнюю форму презрения к другим народам, на основе которого только и возможно было совершить те деяния, которые совершил Наполеон I, совершила Франция при его правлении.

И наоборот, национализм малого народа есть без исключения национализм разрушительный, изначально стремящийся, если не разрушить, то ослабить общий рынок торгово-производительной деятельности, своими инстинктами испытывающий страх перед крупной промышленностью, передовой естественной наукой, цивилизационной культурой, ненавидящий общецивилизационные идеи и ценности, которые его неизбежно обрекают на потерю политического будущего, потому что растворяют экономику и культуру малой нации в экономиках и культурах других, более мощных, более развитых промышленных цивилизаций. В национализме малочисленного народа всегда присутствует большая доля комплексов неполноценности, такой национализм всегда лишь тащится следом за мировым прогрессом, лишь по неизбежности, по безвыходности тащится в современную ему цивилизованность.

Мировой исторический опыт убедительно показывает, что национализм нации великой ускоряет ход мировой истории. Он создает общество, общественное сознание по своей сути интегрирующее, объединяющее регионы и континенты, и только он порождает цивилизации и культуры исторического значения, общечеловеческие ценности и достижения.

Насколько принципиально отличаются в своем восприятии мира великие народы, на основе которых появляются великие нации, и народности малые, мелкие, стремящиеся стать нациями, видно хотя бы из