Гаврилину захотелось отбросить пистолет и уйти в лес, не разбирая дороги. Перед глазами поплыли круги. Гаврилин сел на землю.

– У меня тут белье теплое, шерстяное – его тоже снимать?

Гаврилина стошнило. Спазм был неожиданным, тело словно свело судорогой, рана отозвалась на резкое движение тела вспышкой боли. Гаврилин ничего не мог поделать, он не смог бы сейчас даже защищаться.

Боль, отвращение, судорожные движения желудка, мерзкий привкус и чувство собственного бессилия.

Гаврилин стал на колени. Его уже ничего не интересовало, у него просто не осталось на это сил. Провались все пропадом: и Григорий Николаевич, и Контора, и Краб с Хозяином.

Будьте вы все прокляты! Все вы, которые хотите сделать из него или жертву или хищника. Он не хочет быть ни приманкой, ни волком. Вы уже научили его спокойно смотреть на то, как убивают людей. Вам удалось заставить его самого планировать эти убийства. Вы смогли вынудить его даже убивать.

Он перестал быть собой. И он не хочет становиться волком. Будьте вы прокляты!

Гаврилин сплюнул. Осталась только желчь. Выпить. Где там бутылка. На коленях. На коленях к бутылке. К черту.

Не получается у него. Если сейчас сержант приведет к нему людей Краба, Гаврилин даже отстреливаться не станет.

И бежать тоже не будет. А будет просто сидеть в этой ложбине и ждать. А потом приставит к виску пистолет и нажмет на спуск.

Так попытался поступить в новогоднюю ночь Палач. Он не позволил тогда Палачу сделать глупость. А сейчас рядом нет никого, кто мог бы остановить его.

Гаврилин припал к горлышку бутылки. Одно обидно, он так и не успел прочитать записной книжки, которую оставил ему Палач.

Вот бы сейчас увидеть его, сказать, что понимает какие чувства заставили Палача приставить пистолет к виску. Сказать, что честно пытался выжить, что даже чуть не позволил Клоуну спасти себя. Ты не знаешь Клоуна, Палач? Ты спас его еще тогда, когда не был Палачом.

Он попытался вернуть мне твой долг. Просто я не смог его принять. Правда, обидно?

Самогон стекал по подбородку, но Гаврилин не обращал на это внимания.

Ты должен выжить, Палач! Кто это сказал всего три дня назад? Я? Гаврилин засмеялся. Как быстро люди меняют свои взгляды!

Ты должен выжить, Палач! Ты должен выжить, Клоун! Ты должен выжить, Миша Хорунжий! Вы все должны выжить. Вы сильные. А я – слабак. Сла-бак.

Гаврилин аккуратно завинтил бутылку. Пить вредно. Особенно перед смертью. Где они там?

– Можно я напишу своим письмо?

– Пиши, – не оборачиваясь ответил Гаврилин и замер.

Не веря себе, он обернулся.

Сержант стоял над сложенной в кучу одеждой, обхватив плечи руками и дрожал. Тело его колотил озноб, кожа посинела, но он стоял, не сдвинувшись с места, пока Гаврилин бился в истерике.

– Я быстро напишу, – сказал сержант, – быстро.

– Прикинь, сегодня собрался к ней завалить вечером. А вместо этого такой облом!

– Ты, Колян, вечно не по делу ноешь. Вечером, завалить… Тоже мне прикол!

– Пошел ты на хрен, Зеленый, знаешь, сколько я вокруг нее терся?

– Ну и козел!

– Чего?

– Того! Баба сама должна тебя в койку тащить. Думаешь, ей самой не хочется перепихнуться? Еще как. А она ломается только чтобы из тебя бабки вытянуть, – Зеленый говорил лениво, с видом знатока, – твоя намекала?

– Нет, – Колян даже головой помотал, – ни каких бабок.

– В натуре? И подарков не получала?

– Получала…

– Вот именно!

– Я сам ей дарил.

– Точно, все мужики сами хотят этим шалавам шмотье разное покупать и в кабаки водить. Ты свою в кабак водил?

– Ну.

– Сколько раз?

– Раз пять…