– Только я тебя умоляю, – лицо Хозяина снова стало бесстрастным, – пока я не разрешу – никого не мочить. Никого. Понял?
– Понял.
– Как только Гаврилин придет в себя – сразу сказать мне. Кто там с ним?
– Клоун.
– Никита… Это хорошо. Это славно. Только, может, лучше его отправить в клинику, на место?
– Он мне может здесь понадобиться.
– Лады.
Хозяин прикрыл глаза рукой:
– Свет выключи.
Щелкнул выключатель.
– Да не топчись ты здесь. Что сделано, то сделано. Больше постарайся на облажаться.
Не открывая глаз, Хозяин подождал, пока Краб вышел из кабинета, осторожно прикрыв дверь. Как все завернулось! Как все интересно получается! И Краб потихоньку теряет голову. Ой, теряет! Как бы совсем ему ее не потерять.
– Ну, посмотрим, – сам себе сказал Хозяин, – посмотрим.
Наблюдатель
Все вокруг замерзло и покрылось льдом. Все застыло в прозрачной холодной корке – деревья, трава, люди… Солнце светится далеко вверху, как желтоватый кусок льда. Мелкие и слабые лучики падают на замерзшую землю с тихим звоном.
Отдохните, Саша. Отдохните. Гаврилин узнал этот голос. Узнал его и поэтому решил встать. Он не верит этому голосу. Этому голосу нельзя верить. Нельзя верить вообще никому.
Даже себе нельзя верить. Гаврилин попытался встать, оперся на руки. Рывок. Руки примерзли. Они тоже покрылись коркой льда.
Встать. Встать. Встать.
– Не гони волну, Сашок, – откуда то сверху доносится этот голос. Ему тоже нельзя верить. Нельзя?
Гаврилин почувствовал, как лед не торопясь поднимается по его рукам, от кистей к локтям.
Нет! Гаврилин рванулся. Нет! Еще рывок. Встать! Встать!
– Не гони волну!
– Отдохните, Саша…
Гаврилин рванулся снова, не обращая внимания на боль, не понимая что именно хрустит – лед или его кожа, пронизанная ледяными кристалликами. Он сейчас может думать только об одном – встать. И – встает. Он встает!
И свист ветра в ушах, и страшный скачок горизонта. Он лежал не на равнине. Он, оказывается, висел на отвесной ледяной скале. И теперь, когда руки… Он не смотрел на свои руки и не чувствовал их… И вот теперь. И вот теперь, когда руки оторвались от скалы, его тело скользит все ускоряясь и ускорясь куда-то вниз.
– Нет, нет, нет!
Удержаться, теперь у него только одна мысль – удержаться, остановить это безумное скольжение.
Гаврилин царапнул ногтями по льду. Нет.
И ухватиться не за что. Все ломается от самого легкого прикосновения. Только зеленоватый и чуть маслянистый на вид солнечный блик скользит вместе с Гаврилиным. Только этот блик.
Удар. Гаврилина переворачивает на спину, медленно – медленно, словно в воде, словно воздух тоже начинает замерзать. Гаврилин понимает, что это смерть, что такой удар не сможет пережить, но не чувствует боли.
Он словно со стороны видит, как ломаются кости, как, застывая на лету, в разные стороны летят капли крови…
Это больно, это должно быть больно, но он не чувствует боли. Не чувствует, и это почему-то его пугает.
Теперь тело бьется возле самых его ног. Гаврилин смотрит сверху на свое тело… На свое? Гаврилин наклоняется и видит, что это…
– … Убьет, всех убьет… всех… всех… убьет… всех…
Гаврилин закрывает уши.
– … всех… убьет… убьет…
Это кровь замерзает в мозгу у Гаврилина и теперь поток алых кристалликов льда выцарапывает острыми гранями эти безумные звуки…
– … всех… убьет… всех…
Замолчи. Замолчи.
– … всех… убьет…
