Пролетит всего несколько лет, и тишину российской провинции распугают торопливые пулеметные очереди и бешеные налеты конницы. И заполыхают деревянные усадьбы, и в свете их зарева будут раскачиваться повешенные на базарной площади, а голодные, одичавшие собаки станут раскапывать свежую землю братских могил.

Но пока этого никто не знает, и молодой поручик под руку с прелестной дамой – они познакомились на пароходе в этот же день – торопливо сходят по трапу в ночную тишину заснувшего городка, берут извозчика и едут в гостиницу. Оказавшись в прогретом за день номере, они немедленно бросаются в объятья друг друга, но в их безумно-счастливых ласках и исступленно-задыхающихся поцелуях уже ощущается свинцовый привкус бесконечности, когда приходится жить одной минутой, не имея ни малейших надежд на повторение самых прекрасных мгновений жизни…

На следующее утро дама, имени которой он так и не узнает, продолжит свое возвращение к мужу. Поручик, находившийся в какой-то прострации, проводит ее на пристань, безмятежно поцелует и лишь после своего возвращения в гостиницу внезапно осознает, что он потерял. Весь день он будет дожидаться следующего парохода – раздавленный своим горем, обезумевший от внезапно нахлынувшей любви и чувствующий себя постаревшим сразу на десять лет.

Обыкновенный рассказ о необыкновенном чувстве. И теперь так несложно представить себе дальнейшие судьбы его героев, соединившихся лишь на одно, невероятно счастливое мгновение. Россию захлестнет «сумасшедшая, бешеная, кровавая муть», поручик погибнет под буденновскими шашками, а дама, оказавшись в эмиграции, будет вынуждена торговать собой. Тяжело ощущать железное движение жерновов истории, перемалывающих самое драгоценное – судьбы. В тревожные эпохи чувства обостряются и утончаются, поэтому так легко бьется хрупкий хрусталик счастья. Но что такое тревожность времени перед мистическими тайнами Вселенной?

За стеклом иллюминатора уже сгустились сумерки, придававшие океанским волнам вид мрачной бездны. Откуда-то с вышины, из бесконечно далеких миров, звезды подмигивали своими холодными и мудрыми глазами, словно ободряя маленькую беззащитную планету, отважно совершавшую свой неведомый путь среди черной пустоты Вселенной. И посреди этой планеты сейчас медленно движется крохотный искусственный островок, в круглых иллюминаторах которого горит теплый свет и притаилась томительная надежда.

Бунинский поручик был счастлив хотя бы одну ночь, но может ли он, Вульф, сказать о себе то же самое? От этой пронзительной мысли ему вдруг стало особенно невыносимо собственное, многократно проклятое одиночество.

Захлопнув книгу, он решительно встал и вышел из каюты, решив прогуляться по верхней палубе. С момента отплытия миновало не более трех часов. Европа, изрытая окопами и покрытая сетью колючей проволоки, была уже позади…

Зато впереди его ждала встреча с молодостью! Среди немногочисленных, тихо переговаривавшихся пассажиров, наверно, еще не свыкшихся с мыслью, что им удалось вырваться из того гигантского капкана, в который стараниями нацистов превратился Старый Свет, Вульф заметил одну женщину. Одетая со скромным изяществом – черная шляпка с небольшими полями и маленькой золотой пряжкой и черное платье чуть ниже колен с крупным белым бантом на груди, – она держалась немного в стороне от остальных.

Сергей Николаевич забыл свои очки в каюте, поэтому издалека лицо этой женщины казалось ему расплывчатым белым пятном. Но он чувствовал, что она неотрывно глядит на него, и испытывал от этого определенную неловкость. За время своих эмигрантских скитаний он пережил немало самых неожиданных встреч с теми людьми, кого уже привык считать бесплотными тенями далекого прошлого, – так неужели это еще одна подобная встреча? Зачем? В несчастные времена ностальгия не вызывает никаких иных чувств, кроме острейшего разочарования…

– Простите меня за то, что я рассматривала вас столь пристально…

Вульф вздрогнул – дама говорила по-французски с легким акцентом. Но этот голос, боже мой, все тот же незабываемый голос!

– … Вы напомнили мне одного знакомого моей юности.

Он слабо улыбнулся и, чувствуя предательское увлажнение глаз, полез в карман за носовым платком. Говорить Вульф не мог, ибо волнение было слишком велико. Это волнение передалось и даме.

– Нет, Серж, я не верю своим… Неужели это вы?

Он кивнул, наклонился и хотел было поцеловать ей руку, но тут их взгляды впервые встретились – а глаза Эмилии изменились ничуть не больше, чем ее знаменитый голос, – и они со вздохом прижались друг к другу.

Через полчаса, немного успокоившись, они сидели в одном из салонов парохода и тихо разговаривали. Время обходится с женщинами гораздо безжалостнее, чем с мужчинами, однако Эмилия была по-прежнему красива, другое дело, что теперь это была совсем иная красота – не жгучая соблазнительность юности, а строгая и печальная зрелость. В этой сорокашестилетней женщине, когда-то сводившей с ума своим чувственным голосом и стройными ногами всю императорскую Вену, теперь появилось иное очарование – очарование всепонимающей мудрости. И Вульф был очень благодарен ей за то, что не только не испытал привычного разочарования, но оказался вновь очарован, хотя и иными, не столь соблазнительными чарами.

– У вас на виске шрам, – заметила Эмилия. – Это от той дуэли?

– Да. Странно, но на фоне всех последующих событий эта дуэль теперь представляется мне далеко не самым мрачным воспоминанием. – Вульф сделал паузу, а потом попросил: – Расскажите, как вас угораздило очутиться на этом пароходе. И вообще, я хочу все знать о вашей жизни с того момента, как мы расстались.

– Ну, это долгая история.

– Ничего, впереди у нас почти восемь дней плавания.

– Да, но я расскажу вам свою жизнь после, когда немного приду в себя. Впрочем, вы спрашивали, как я оказалась здесь. Наверное, вы будете удивлены, но это произошло благодаря тому самому человеку, с которым вы были так хорошо знакомы.

– Кто же это?

– Полковник Фихтер.

Вульф был удивлен.