уменьшилась, а позиция и реноме самого Комова заметно ухудшились. Ладно, Геннадий Юрьевич, при случае это вам зачтется. Такие действия надлежит всячески поощрять. А с Майкой мы еще поговорим. Какого дьявола, в самом деле? Что она – маленькая? В куклы она тут играть решила?

Автомат звякнул и выключился, я взялся за радиограмму. Вошел Вандерхузе, толкая перед собой столик на колесах. Совершенно бесшумно и с необыкновенной легкостью, которая сделала бы честь самому квалифицированному киберу, он поставил поднос с тарелками у правого локтя Комова. Комов рассеянно поблагодарил. Я взял себе стакан томатного сока, выпил и налил еще.

– А салат? – огорченно спросил Вандерхузе.

Я покачал головой и сказал в спину Комову:

– У меня все закончено. Можно быть свободным?

– Да, – ответил Комов, не оборачиваясь. – Из корабля не выходить.

В коридоре Вандерхузе сообщил мне:

– Майка обедает.

– Истеричка, – сказал я со злостью.

– Напротив. Я бы сказал, что она спокойна и довольна. И никаких следов раскаяния.

Мы вместе вошли в кают-компанию. Майка сидела за столом, ела суп и читала какую-то книжку.

– Здорово, арестант, – сказал я, усаживаясь перед ней со своим стаканом.

Майка оторвалась от книжки и поглядела на меня, прищурив один глаз.

– Как начальство? – осведомилась она.

– В тягостном раздумье, – сказал я, разглядывая ее. – Решает, вздернуть ли тебя на фок-рее немедленно или довезти до Дувра, где тебя повесят на цепях.

– А что на горизонтах?

– Без изменений.

– Да, – сказала Майка, – теперь он больше не придет.

Она сказала это с явным удовлетворением. Глаза у нее были веселые и отчаянные, как давеча. Я отхлебнул томатного сока и покосился на Вандерхузе. Вандерхузе с постным видом поедал мой салат. Мне вдруг пришло в голову: а капитан-то наш рад-радехонек, что не он командует в сей кампании.

– Да, – сказал я, – похоже на то, что контакт ты нам сорвала.

– Грешна, – коротко ответила Майка и снова уткнулась в книгу. Только она не читала. Она ждала продолжения.

– Будем надеяться, что дело обстоит не так плохо, – сказал Вандерхузе. – Будем надеяться, что это просто очередное осложнение.

– Вы думаете, Малыш вернется? – спросил я.

– Думаю, да, – сказал Вандерхузе со вздохом. – Он слишком любит задавать вопросы. А теперь у него появилась масса новых. – Он доел салат и поднялся. – Пойду в рубку, – сообщил он. – Сказать по правде, это очень некрасивая история. Я понимаю тебя, Майка, но ни в какой степени не оправдываю. Так, знаешь ли, не поступают…

Майка ничего не ответила, и Вандерхузе удалился, толкая перед собою столик. Как только шаги его затихли, я спросил, стараясь говорить вежливо, но строго:

– Ты это сделала нарочно или случайно?

– А ты как полагаешь? – спросила Майка, уставясь в книгу.

– Комов взял вину на себя, – сказал я.

– То есть?

– Лампа-вспышка была включена, оказывается, по его небрежности.

– Очень мило, – произнесла Майка. Она положила книжку и потянулась. – Великолепный жест.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– А что тебе, собственно, нужно? Чистосердечное признание? Раскаяние? Слезы в жилетку?

Я снова отхлебнул соку. Я сдерживался.

– Прежде всего я хотел бы узнать, случайно или нарочно?

– Нарочно. Что дальше?

– Дальше я хотел бы узнать, для чего ты это сделала?

– Я сделала это для того, чтобы раз и навсегда прекратить безобразие. Дальше?

– Какое безобразие? О чем ты говоришь?

– Потому что это было отвратительно! – сказала Майка с силой. – Потому что это было бесчеловечно. Потому что я не могла сидеть сложа руки и наблюдать, как гнусная комедия превращается в трагедию. – Она отшвырнула книжку. – И нечего сверкать на меня глазами! И нечего за меня заступаться! Ах, как он великодушен! Любимец доктора Мбоги! Все равно я уйду. Уйду в школу и буду учить ребят, чтобы они вовремя хватали за руку всех этих фанатиков абстрактных идей и дураков, которые им подпевают!

У меня было благое намерение выдержать вежливый, корректный тон до конца. Но тут терпение мое