было кончено.

Андрей, не чувствуя ног, вернулся к столу, сел и снова взял письмо.

«Всем сильным ублюдочного мира сего!

Я ненавижу ложь, но правда ваша еще хуже лжи. Вы превратили Город в благоустроенный хлев, а граждан Города – в сытых свиней. Я не хочу быть сытой свиньей, но я не хочу быть и свинопасом, а третьего в вашем чавкающем мире не дано. В своей правоте вы самодовольны и бездарны, хотя когда-то многие из вас были настоящими людьми. Есть среди вас и мои бывшие друзья, к ним я обращаюсь в первую очередь. Слова не действуют на вас, и я подкрепляю их своей смертью. Может быть, вам станет стыдно, может быть – страшно, а может быть – просто неуютно в вашем хлеву. Это все, на что мне осталось надеяться. Господь да покарает вашу скуку! Это не мои слова, но я под ними с восторгом подписываюсь – Денни Ли».

Все это было напечатано на машинке, под копирку, третья или даже четвертая копия. А ниже шла приписка от руки:

«Милый Воронин, прощай! Я взорвусь сегодня в тринадцать ноль-ноль на площади перед Стеклянным Домом. Если письмо не опоздает, можешь посмотреть, как это произойдет, но не надо мне мешать – будут только лишние жертвы. Твой бывший друг и заведующий отделом писем твоей бывшей газеты – Денни».

Андрей поднял глаза и увидел Амалию.

– Помнишь Денни? – сказал он. – Денни Ли, завписьмами…

Амалия молча кивнула, потом лицо ее вдруг словно скомкало ужасом.

– Не может быть! – сказала она хрипло. – Неправда…

– Взорвался… – сказал Андрей, с трудом шевеля губами. – Динамитом, наверное, обвязался. Под пиджаком.

– Зачем? – сказала Амалия. Она закусила губу, глаза ее налились слезами, слезы побежали по маленькому белому лицу, повисли на подбородке.

– Не понимаю, – сказал Андрей беспомощно. – Ничего не понимаю… – Он бессмысленно уставился в письмо. – Виделись же недавно… Ну, ругались, ну, спорили… – Он снова посмотрел на Амалию. – Может, он приходил ко мне на прием? Может, я его не принял?

Амалия, закрыв лицо руками, трясла головой.

И вдруг Андрей почувствовал злость. Даже не злость, а бешеное раздражение, какое испытал сегодня в раздевалке после душа. Какого дьявола! Какого еще им рожна?! Чего им не хватает, этой швали?.. Идиот! Что он этим доказал? Свиньей он не хочет быть, свинопасом он не хочет быть… Скучно ему! Ну и катись к такой матери со своей скукой!..

– Перестань реветь! – заорал он на Амалию. – Вытри сопли и ступай к себе.

Он отшвырнул от себя бумаги, вскочил и снова подошел к окну.

На площади чернела огромная толпа. В центре этой толпы было пустое серое пространство, оцепленное голубыми мундирами, и там копошились люди в белых халатах. Карета «скорой помощи» надрывно завывала сиреной, пытаясь расчистить себе дорогу…

…Ну и что же ты все-таки доказал? Что не хочешь с нами жить? А зачем это было доказывать и кому? Что ненавидишь нас? Зря. Мы делаем все, что нужно. Мы не виноваты, что они свиньи. Они были свиньями и до нас, и после нас они останутся свиньями. Мы можем только накормить их и одеть, и избавить от животных страданий, а духовных страданий у них сроду не было и быть не может. Что мы – мало сделали для них? Посмотри, каким стал город. Чистота, порядок, прошлого бардака и в помине нет, жратвы – вволю, тряпок – вволю, скоро и зрелищ будет вволю, дай только срок, – а что им еще нужно?.. А ты, ты что сделал? Вот отскребут сейчас санитары кишки твои от асфальта – вот и все твои дела… А нам работать и работать, целую махину ворочать, потому что все, чего мы пока добились, это только начало, это все еще нужно сохранить, милый мой, а сохранивши – приумножить… Потому что на Земле, может быть, и нет над людьми ни Бога, ни дьявола, а здесь – есть… Демократ ты вонючий, народник-угодник, брат моих братьев…

Но перед глазами у него все стоял Денни, каким он был в последнюю их встречу, месяц или два назад, – усохший весь какой-то, замученный, словно больной, и тайный какой-то ужас прятался в его потухших печальных глазах, – и как он сказал в самом конце беспорядочного и бестолкового спора, уже поднявшись и бросив на серебряное блюдечко смятые бумажки: «Господи, ну чего ты расхвастался передо мной? Живот он кладет на алтарь… Для чего? Людей накормить от пуза! Да разве же это задача? В задрипанной Дании это уже умеют делать много лет. Ладно, пусть я не имею права, как ты выражаешься, распинаться от имени всех. Пусть не все, но мы-то с тобой точно знаем, что людям не это надо, что по-настоящему нового мира так не построишь!..» – «А как же, мать твою туда и сюда, его строить? Как?!» – заорал тогда Андрей, но Денни только махнул рукой и не стал больше разговаривать.

Зазвонил белый телефон. Андрей нехотя вернулся к столу и взял трубку.

– Андрей? Это Гейгер говорит.

– Здравствуй, Фриц.

– Ты его знал?

– Да.

– И что ты об этом думаешь?

– Истерик, – сказал Андрей сквозь зубы. – Слякоть.

Гейгер помолчал.

– Письмо ты получил от него?

– Да.

– Странный человек, – сказал Гейгер. – Ну ладно. Жду тебя к двум.