– Я же сказал: за особые услуги.

– За Суммана, что ли? – произнес Виктор, горестно усмехаясь.

– Бросьте! – сказал долговязый. – Вы же важная персона. Вы же там, в кругах… – Он неопределенно помахал пальцем возле уха.

– В каких там кругах… – сказал Виктор.

– Знаем, знаем! – лукаво закричал долговязый. – Все знаем! Генерал Пферд, генерал Пукки, полковник Бамбарха… Вы – молодец.

– В первый раз слышу, – сказал Виктор нервно.

– Начал это дело полковник. Никто, сами понимаете, не возражал – еще бы! Ну, а потом генерал Пферд был на докладе у Президента и подсунул ему представление на вас… – Долговязый засмеялся. – Потеха, говорят была. Старик заорал: «Какой Банев? Куплетист? Ни за что!» Но генерал ему эдак сурово: надо, ваше высокопревосходительство! В общем, обошлось. Старик растрогался, ладно, говорит, прощаю. Что там у вас с ним случилось?

– Да так, – неохотно сказал Виктор. – О литературе поспорил.

– Вы действительно пишете книжки? – спросил долговязый.

– Да. Как полковник Лоуренс.

– И прилично платят?

– …

– Надо будет и мне попробовать, – сказал долговязый. – Времени вот только нет свободного. То одно, то другое…

– Да, времени нет, – согласился Виктор. При каждом движении медаль покачивалась и стучала по ребрам. От нее было ощущение, как от горчичника. Хотелось снять, и тогда сразу полегчает.

– Вы знаете, я пойду, – сказал он поднимаясь. – Время.

Долговязый тотчас вскочил.

– Конечно, – сказал он.

– До свидания.

– Честь имею, – сказал долговязый. Молодой человек в очках приспустил газету и поклонился.

Виктор вышел в коридор и сейчас же содрал с себя медаль. У него было сильное желание бросить ее в урну, но он удержался и сунул ее в карман. Он спустился вниз на кухню, взял бутылку джина, а когда шел обратно, портье окликнул его:

– Господин Банев, вам звонил господин бургомистр. Уже два раза. В номере вас не было, и я…

– Что ему нужно? – угрюмо спросил Виктор.

– Он просил, чтобы вы ему немедленно позвонили. Вы сейчас к себе? Если он сейчас позвонит еще раз…

– Пошлите его в задницу… – сказал Виктор. – Я сейчас выключу телефон, и если он будет звонить вам, то так и передайте, господин Банев, кавалер «Трилистника Второй Степени», посылает-де вас, господин бургомистр, в задницу.

Он заперся в номере, выключил телефон и еще зачем-то прикрыл его подушкой. Затем он сел за стол, налил джину, и, не разбавляя, выпил залпом весь стакан. Джин обжег глотку и пищевод. Тогда он схватил ложку и стал жрать клубнику в сливках, не замечая вкуса, не замечая, что делает. Хватит, и хватит с меня, – думал он. Не нужно мне ничего, ни орденов, ни генералов, ни гонораров, ни подачек ваших, не нужно мне вашего внимания, ни вашей злобы, ни любви вашей, оставьте меня одного, я по горло сыт самим собой, и не впутывайте меня в ваши истории… Он схватил голову руками, чтобы не видеть перед собой бело-синего лица Павора и этих бесцветных безжалостных морд в одинаковых плащах. Генерал Пферд с вами, генерал Баттокс. Генерал Аршман с вашими орденоносными объятиями, и Зурзмансор с отклеивающимся ликом… Он все пытался понять, на что это похоже. Высосал еще пол-стакана и понял, что, корчась, прячется на дно траншеи, а под ним ворочается земля, целые геологические пласты, гигантские массы гранита, базальта, лавы, выгибают друг друга, ломают друг друга, стеная от напряжения, вспучиваются, выпячиваются, и между делом, походя, выдавливают его наверх, все выше, выжимают из траншеи, выпирают над бруствером, а времена тяжелые, у властей приступ служебного рвения, намекнули кому-то, что плохо-де работаете, а он – вот он, под бруствером, голенький, глаза руками зажал, а весь на виду. Лечь бы на дно, думал он. Лечь бы на самое дно, чтобы не слышали и не видели. Лечь бы на дно, как подводная лодка, – подумал он и кто-то подсказал ему – чтобы не могли запеленговать. И никому не давать о себе знать. И нет меня, нет. Молчу, разбирайтесь сами. Господи, почему я никак не могу сделаться циником?.. Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтобы не могли запеленговать. Лечь бы на дно, как подводная лодка, – твердил он, – и позывных не передавать. Он уже чувствовал ритм, и сразу заработало: сыт я по горло… до подбородка… и не хочу я ни пить, ни писать. Он налил джину и выпил. Я не хочу ни петь, ни писать… ох, надоело петь и писать… Где банджо, подумал он. Куда я сунул банджо? Он полез под кровать и вытащил банджо. А мне на вас плевать, подумал он. Ох, до какой степени мне плевать! Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтобы не могли запеленговать. Он ритмично бил по струнам, и в этом сначала пол, потом вся комната, а потом весь мир пошел притоптывать и поводить плечами. Все генералы и полковники, все мокрые люди с отвалившимися лицами, все департаменты безопасности, все президенты и Павор Сумман, которому выкручивали руки и били по морде… Сыт я по горло, до подбородка, даже от песен стал уставать… не стал уставать, уже устал, но «стал уставать» – это хорошо, а значит, это так и есть… лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать. Подводная лодка… горькая водка… а также молодка, а также наводка, а лагерь не тетка… вот как, вот как…

В дверь уже давно стучали, все громче и громче, и Виктор, наконец, услышал, но не испугался, потому что это был не ТОТ стук. Обыкновенный радующий стук мирного человека, который злится, что ему не открывают. Виктор открыл дверь. Это был Голем.

– Веселитесь, – сказал он. – Павора арестовали.

– Знаю, знаю, – сказал Виктор весело. – Садитесь, слушайте…

Голем не сел, но Виктор все равно ударил по струнам и запел:

Сыт я по горло, до подбородка, Даже от песен стал уставать.

Лечь бы на дно, как подводная лодка, Чтоб не могли запеленговать…

– Дальше я еще не сочинил, – крикнул он. – Дальше будет водка… молодка… лагерь не тетка… А потом – слушайте:

Не помогают ни девки, ни водка, С водки – похмелье, а с девок – что взять?

Лечь бы на дно, как подводная лодка, И позывных не передавать…

Сыт я по горло, сыт я по глотку, О-о-ох, надоело петь и играть!

Лечь бы на дно, как подводная лодка, Чтоб не могли запеленговать…

– Все, – крикнул он и швырнул банджо на кровать. Он чувствовал огромное облегчение, как-будто что-то изменилось, как будто он стал нужен там, над бруствером, на виду у всех, – оторвал руки от зажмуренных глаз и оглядел серое грязное поле, ржавую колючую проволоку, серые мешки, которые раньше были людьми, нужное, бесчестное действие, которое раньше было жизнью, и со всех сторон над бруствером поднялись люди и тоже огляделись, и кто-то снял пале со спускового крючка…

– Завидую, – сказал Голем. – Но не пора ли вам засесть за статью?

– И не подумаю, – сказал Виктор. – Вы меня не знаете, Голем, – я на всех плевал. Да садитесь же, черт возьми! Я пьян, и вы тоже напейтесь! Снимайте плащ… Снимайте, я вам говорю! – заорал он. – И садитесь. Вот стакан, пейте! Вы ничего не понимаете, Голем, хоть вы и пророк. И вам не позволю. Не понимать – это моя прерогатива. В этом мире все слишком уж хорошо понимают, что должно быть, что есть и что будет. И большая нехватка в людях, которые не понимают. Вы думаете, почему я представляю ценность? Только потому, что я не понимаю. Передо мной разворачивают перспективы – а я говорю: нет, непонятно. Меня оболванивают теориями, предельно простыми – а я говорю: нет, ничего не понимаю. Вот поэтому я нужен… хотите клубники? Хотя я все съел. Тогда закурим…

Он встал и прошелся по комнате. Голем со стаканом в руке следил за ним, не поворачивая головы.

– Это удивительный парадокс, Голем. Было время, когда я все понимал. Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем Легиона, я абсолютно все понимал, и я был никому не нужен! В одной драке мне проломили голову, я месяц пролежал в больнице, и все шло своим чередом – Легион победно двигался вперед без меня, господин Президент неумолимо становился господином Президентом, и опять же без меня.