А тот самый либерал После заседания

Меня тайно обнимал И шептал признания. Мол, отличная статья, С выводами свежими. Только зря связался я С этими невежами.

Дорогу новому? Мура! На это не похоже.

Так было, помнится, вчера. И завтра будет то же.

Я заметил еще одно поразительное явление в ибанском искусстве, претендующем на изображение ибанского образа жизни. Если это искусство выглядит нормально и профессионально с точки зрения изобразительных форм искусства, оно лживо от начала до конца. Если же оно правдиво, оно кажется паталогическим, непрофессиональным, неумелым, примитивным, нарочитокарикатурным. В лучшем случае оно имеет вид среднеспособного капустника. И это касается лучших образцов как того, так и другого. Даже Правдец, Певец, Мазила и прочие крупные фигуры правдивого искусства кажутся непрофессиональной самодеятельностью. Профессиональная среда их так и воспринимает. И относит их скорее к сфере политики, чем искусства. Причем, вполне искренне. Находят и объяснения этому факту: мол, условия жизни и работы не дают им возможности стать профессиональными, политическая ориентация мешает развиться способностям, а способностей на настоящее (т. е. официально признанное) искусство у них, мол, маловато. Так ли это? Думаю, что нет. Дело тут главным образом (я не отрицаю влияние прочих факторов) в самом ибанском образе жизни, в характере его явлений. Попробуй, например, опиши в рамках привычной возвышенной поэзии собрание, контору, очередь, стукачей и т. п. Получится скучно и лживо. А точное их описание должно быть лаконичным, гротескным и, по видимости, карикатурным. Но это не карикатура на что-то хорошее. Это — хороший портрет карикатурного в самой действительности. Ибанск есть общество плохо работающих людей, делающих плохие вещи. И в социальной жизни так же: это — общество нормальнокарикатурных персонажей и их действий. Они сами по себе смешны, уродливы, скучны, страшны и т. п. Книгу Правдеца с этой точки зрения нельзя рассматривать просто как описание репрессий в Ибанске во времена Хозяина. И нельзя ее оценивать на правдивость как исторический документ. Она может быть ложной в качестве такового. Но она правдива как художественное произведение, описывающее обычную ибанскую жизнь. Замените только в ней имена реальных лиц ибанской истории на вымышленные. Эта Книга есть явление в ибанской литературе, а не в политике и науке. Другое дело, социально правдивое ибанское искусство и наука немедленно оказываются в сфере политики и идеологии, с первого же своего шага вступают в оппозицию с ибанским образом жизни и властями. Это — тоже объективный факт ибанского общества.

Не шептались задумчиво кроны. Соловей за окном не трещал. Мрачно каркали злые вороны.

Дождь в стекло кабинета стучал. Не искал он нетленную душу. Нет в материи сказки такой. Жал научно-первичную тушу. Молча шарил под юбкой рукой. И мечтами не мучился тяжко. Не положено. Он же не хлюст. Он хватался за толстую ляжку, Мял по чину отпущенный бюст. И в момент сово… то есть свидания Речь слюною из пасти текла: Попрошу Вас успеть к заседанию Набело отпечатать доклад. Не шептались задумчиво кроны. Соловей за окном не трещал. Мрачно каркали злые вороны. Дождь в стекло кабинета стучал.

Плюнь на них, говорит Кандидат. Не обращай внимания. Живи по-своему. Легко сказать, говорит Физик. А где живи? С кем живи? Они навязывают свой стиль жизни всему обществу, во всем, всегда. Никуда от них не денешься. Они лезут в твою душу, в твою любовь, в свою семью, в твое творчество. От них нет спасения. Почему же нет, говорю я. Есть: стать ими.

В забегаловке было битком народу. Накурено. Наплевано. Толпа в очередь. Толпа без очереди. Мат. Но через несколько минут я ко всему этому привык. Через полчаса я уже не замечал никакого убожества. А когда наконец-то приткнулись к заваленному окурками и огрызками столику, я почувствовал себя приобщенным к чему-то родному. Потом Сменщик рассказывал мне о своем детстве, о юности, о войне. И мне становилось стыдно за свою жизнь.

Если бы нам тридцать лет назад кто-нибудь сказал, что в Ибанске будет такая жизнь, как сейчас, мы бы ни за что не поверили, сказал Сменщик. А что же вы не ликуете, спросил я. Сменщик пожал плечами. Лет через двадцать-тридцать в Ибанске будет такая жизнь, что если бы было можно ее показать сейчас Вам, то Вы тоже не поверили бы, сказал он. А Вы ведь тоже не будете вопить от восторга, если доживете. Так в чем же дело, спросил я. Жизнь меняется, сказал он, по какому-то странному закону. Она делает бессмысленными пережитые нами страдания и реализует не наши мечты. Наши мечты реализуются не нами. Наши страдания не окупаются и не приносят плодов. А текущая наша жизнь никакого отношения не имеет ни к тому, ни к другому. Как бы это Вам пояснить? Вот, к примеру, я с женой сейчас имею отдельную комнату. Раньше людей, которые имели на двоих отдельную комнату, считали неслыханными богатеями. Мы жили в такой комнате восьмером. Мечтали? Да, мечтали брату с женой и ребенком отрезать от коридора шесть квадратных метров. Брат сейчас квартиру отдельную имеет. Через тридцать лет получил. Уже другим человеком, в другой жизни. И мечтал он уже совсем о другом: как бы разъехаться с соседями, конфликт с которыми из-за житейских пустяков перерос в непримиримый антагонизм. А мы, между прочим, даже в масштабах государства теоретически исключаем антагонизм. Плохо мы тогда жили? Плохо. Но не хуже, чем теперь. И не лучше. Жизнь как-то сместилась относильно нас, и все. Вот у Вас сейчас нет автомобиля. У большинства его нет. Я могу допустить, что через десять лет всякий сможет его иметь, как теперь большинство семей имеет холодильник и телевизор (мы в свое время даже не подозревали о такой возможности). Что от этого изменится? Жить-то мы живем, да не наша это жизнь. И работаем мы из чьей-то милости.. И блага житейские имеем из чьей-то милости. Мы не хозяева этой жизни. Не наша это жизнь. Свобода слова, печать, гласность, за границу выпускать!… Смешно все это. Надо не за улучшение жизни сначала бороться, а за участие в ней. А что это такое, не знаю. Чувствую, что собака тут зарыта, а как подступиться к этому, не знаю. Я спросил Сменщика, как он додумался до этого. Он назвал мне свою фамилию, одно время хорошо известную в Ибанске. Неужели тот самый, спросил я. Тот самый, оказал он. Вот это — случай, сказал я. И рассказал ему свою историю. Это совсем не случай, сказал ой. Для таких, как мы, Они специальные места отводят. Удобнее следить. Тут все для этого подготовлено заранее. В случае чего легко состряпать новое дело, Мы сейчас сидим вдвоем, а уж кто-то донос об этом настрочил. Группа! Вы думаете, случайно на эту контору натолкнулись? Вас заранее сюда определили. И постепенно клонили в этом направлении. Для таких, как мы, у Них случайностей не бывает. Мы недооцениваем Их. На что, на что, а на мерзости у Них ума и терпения хватает. Будьте осторожны. Обидно будет, если из-за пустяков погорите. Надо беречь себя для серьезного дела. Для какого, спросил я. Не знаю, сказал он. Какое подвернется. Оно само придет. Ждите и готовьтесь к нему. Я спросил его, был ли он готов к своему делу. Он сказал, что его дело застало его врасплох. Но должны же мы начать извлекать какой-то опыт из своей жизни! На прощание он пригласил меня заходить к нему домой. А группа, сказал я. Теперь они все равно сделают из нас группу, сказал он. Так задумано было. Раз они Вас пристегнули ко мне, значит вопрос решен.

Я шел домой пешком и думал о своем деле. Увы, никакого дела у меня нет. И не предвидится. И целей у меня никаких нет. И идеалов нет. Я случайно попал в оппозицию. Не то, чтобы я был официально свой. Я для Них чужой. Но и в оппозиции я не свой. Неужели мне судьба уготовила роль в чужих спектаклях? Не попал в порядочные, вытолкнули в отщепенцы. Теперь пристегивают к Сменщику. Пешка. Черная или белая, какая разница. Все равно, пешка. Но если уж меня на эту роль толкают, так почему бы мне не использовать это и не выйти в фигуры?! А на каком материале? Время не то. Да и Сменщик сам теперь уже не фигура. Значит будет новая липа? Чуть побольше липы Неврастеника, но липа. Зачем это им нужно? Кому? Где-то там зреет ничтожный замысел, готовится пустячная акция. А к нам вниз она спускается как зловещая трагедия. Нет, с этим надо кончать. Я не боюсь Их. Но я не хочу Им подыгрывать. Не хочу быть пешкой в Их пошлой игре. Надо от Них как-то ускользнуть. Завтра же подам заявление об увольнении и спрячусь от Них подальше. Пережду. А там видно будет.

И тут я понял, что уже поздно.

Особенность разговоров в ибанской интеллигентной среде — серьезность пустяков и пустячность серьезности. Это — в характере ибанцев. Ибанец переживает обычную изжогу как мировую трагедию, а