возле избы кучка мужиков… речь идет о „бабушке русской революции“. Хозяин избы размеренно рассказывает: „Я про эту бабку давно слышу. Прозорливица, это правильно. За пятьдесят лет, говорят, все эти дела предсказала. Ну, только избавь Бог до чего страшна: толстая, сердитая, глазки маленькие, пронзительные, – я ее портрет в фельетоне видел. Сорок два года в остроге на цепи держали, а уморить не могли, ни днем, ни ночью не отходили, а не устерегли: в остроге и то ухитрилась миллион нажить. Теперь народ под свою власть скупает, землю сулит, на войну обещает не брать. А мне какая корысть под нее идти. Земля эта мне без надобности, я ее лучше в аренду сниму, потому что навозить ее мне все равно нечем, а в солдаты меня и так не возьмут, годы вышли…“ Кто-то белеющий в сумраке рубашкой, „краса и гордость русской революции“, как оказывается потом, дерзко вмешивается: „У нас такого провокатора в пять минут арестовали бы и расстреляли!“ Мужик возражает спокойно и твердо: „А ты хоть и матрос, а дурак… Какой же ты комиссар, когда от тебя девкам проходу нету, среди белого дня под подол лезешь?..“ Из-под горы идет толпа ребят с гармониями и балалайкой:
Думаю: «Нет, большевики-то поумнее господ Временного правительства! Они недаром все наглеют и наглеют. Они знают свою публику».
Пожалуй, популярность Керенского, вполне заслуженная, эйфория успеха затмевала для него «толпу ребят», за вдохновенными лицами своих единомышленников из народа не разглядел внимательно, не изучил серую, безликую толпу, жившую по своим законам стадности, в которой легко возбудить самые низменные инстинкты. Брось ей клич: «Грабь награбленное, оно будет твое», и толпа, опьяненная обещанием легкой наживы, сметет на своем пути все и всех.
Взор ее туп и страшен, как у хищного, дикого животного, она бессердечна и безумна, а если вооружена, то опаснее любого зверя, тем более когда ее дрессировщик хитер и коварен. Скажет: «Сковырнем Керенского!», «Первая пуля – Керенскому!» – сковырнут и пошлют пулю в лоб, как большевик Юровский царю.
Александр Федорович «обошел» толпу, не возглавил ее и не растворился в ее массе. Он пытался достучаться до сердца народа, неравнодушного к судьбе отечества.
В его личном архиве, хранящемся в библиотеке Гуверовского института, лежит весьма критическое письмо – крик души русской писательницы Павлы Тетюковой. История его появления там весьма любопытна. Письмо отправлено Керенскому в июле 1917 года. Получил ли он его тогда – неизвестно. К письму приложена объяснительная записка, под которой стоят инициалы «М. Б.» Возможно, ее автор – старый друг Керенского, бывший русский адвокат Василий (Базиль) Маклаков, очутившийся после Февральской революции во Франции. Возможно, кто-то другой. В любом случае – без согласия Александра Федоровича письмо не могло оказаться в его архиве. Вот эта записка, предваряющая письмо: «Занявшись разборкой архива русской писательницы Павлы Тетюковой, среди множества заметок, записей, статей я натолкнулся на конверт, пожелтевший от времени, с какими-то бумагами. Осторожно вынув несколько исписанных листов, тоже пожелтевших, я поразился, прочтя обращение на первой странице: „Министру Социалисту г. Керенскому“. История письма такова. Павла Тетюкова находилась в Петербурге, когда началась революция. Навидавшись всяких ужасов, она с трудом вырвалась из города на Сибирском экспрессе. Поезд повез ее по Восточно-Китайской железной дороге. Испытав ряд приключений (о них тоже есть записи), она добралась к себе на цементный завод на станции Заиграево, что между Иркутском и Читой. События угрожающе нарастали, и тогда Павла Тетюкова решила написать письмо Керенскому. Письмо ее было написано карандашом, и поэтому она обратилась с просьбой переписать его к служащему конторы завода, сыну одного из бывших ссыльных, Гришеньке Краевскому, обладавшему каллиграфическим почерком. (Гришенька, Петюшка… ласковое, нежное выражение имен в те времена, когда еще человек человеку не был объявлен другом, товарищем и братом. –
Передо мною номер газеты, где черным по белому напечатано: «Министр Керенский обратился к Церетели с просьбой сохранить за собою один из портфелей».
Читаешь и недоумеваешь. В былые «скверные» времена до революции, читая о назначении лиц, ни по своему образованию, ни по наклонностям, ни по специальности не отвечающими данному назначению, разводили руками и думали: вот что значит своя рука – владыка. Приказ сверху – и неподготовленный человек садится на ответственный пост и губит дело. Ты должен молчать, а за протест тебя шпики потащат в тюрьму, даже не подслащенную, как ныне, геранями на окошечках, а министр останется на месте и будет чинить то же зло.
Наступила новая эра. Казалось, теперь все пойдет иначе. И первое министерство (правительство. –
Никогда не задававшаяся целью осчастливить Россию, если бы я подписалась под такими приказом, то немедленно приказала бы себе отрубить руку, обрекшую сотни тысяч жизней на гибель и преступления. Нельзя было не знать, что вызовет этот приказ в темной массе. Всякий размышляющий человек должен был понимать, к чему он приведет в офицерской среде. Результаты налицо. Буря аплодисментов издавшему, сочинившему и санкционировавшему миллиарды плевков, оскорблений ни в чем не повинным офицерам всех рангов, заслуженным, раненым, имевшим за храбрость золотое оружие.
Второй шедевр – амнистия преступного элемента, свободный проезд этого элемента во всех классах по всей России. Опять десятки тысяч поджогов, убийств, грабежей. Опять напрасно загубленные тысячи людей, борющихся с этим преступным элементом, но… аплодисменты, аплодисменты и аплодисменты каторжников, убийц и бродяг по адресу «освободителя» (речь идет об амнистии всех политических заключенных, в том числе большевиков, среди которых действительно было немало убийц. К примеру, большевик Ермаков, расстрелявший царскую семью, был каторжником, сосланным в Сибирь за убийства и ограбления. –
Великодушие по адресу Финляндии – и снова аплодисменты. Мир без аннексий и контрибуций – непротивление этому лозунгу. Уход Милюкова, Гучкова. Ваше великодушие – скатертью дорога, плакать или жалеть не будем. И затем рассовывание портфелей кому попало и как попало. Бегство армии. Ваше красноречие. Из трудности или каких-либо иных причин – дифирамбы по Вашему адресу с уверенностью, что Вы поднимете дух армии, двинете ее на врага своим красноречием. Вы двинули, но ту часть, которая гибла уже от приказа № 1, которые пошли бы и без Вашего красноречия. Я, женщина, видела в приказе № 1 только провокацию, могущую привести Россию к гибели. Как же просмотрели это Вы, люди, приготовившиеся к лепке новой России. Если я хочу вышивать какую-нибудь картину или лепить статую, то намечаю заранее тип, контуры, размеры. Иначе мои сотрудники: один вылепит торс Венеры, другой – ногу пигмея, третий – шлем римского гладиатора, четвертый даст в руки моей статуи букет хризантем, а пятый оденет в костюм от Пакена. К тому же я сама вылеплю ей голову Козимо Медичи. Это и будет та самая картина, план которой не был заранее намечен.
Ни один из вас не осмеливался перечить другому, какую бы несообразность ни проводил другой в жизнь. Вы боялись шатать друг друга, ибо вас уже шатал С. С. и Р. Д. Эта же боязнь заставила держать под спудом документы о Ленине, доставленные Переверзевым. Результаты налицо.
Разрушение железных дорог шло столь энергичным темпом, что мы теперь находимся если не на краю гибели, то уже в самой трясине. Нужна крепкая рука, которая могла бы заставить опомниться заблудшую овцу – мастерового, решившего, что весь мир для него.
