может, и тогда был другим человеком и у него было иное предназначение – не главы семьи, не беспредельно любящего мужа, а адвоката России. Просто он еще не знал об этом, не ведал, что не способен будет совместить любовь к ней с любовью к родине. Хотя должен был бы, что вполне нормально, естественно. Может, он внушил себе все это, выдумал, находится в плену аплодисментов после первого процесса?
Он подавил волнение. Сознание стало спокойным. Он понял, что не сможет столько же сил и внимания уделять семье, сколько отдает работе, которая, словно спрут, но не гибельный, а сладостно манящий, захватывает своими волшебными щупальцами его душу, отдаляет его от семейного счастья, от прежде неодолимого желания быть с Ольгой, видеть, обнимать ее как можно чаще. В Ревеле он лишь раз вспомнил о ней, когда ему страстно аплодировал зал, он тогда пожалел, что она не видит этого. Он хотел встать с дивана и откровенно рассказать Ольге, что происходит с ним, поговорить об их дальнейшей жизни, но она, в отличие от настоящей, не представлялась ему ясно и определенно, была скрыта то ли дымкой, то ли туманом. Он снова ушел в раздумье и ощутил слабость в коленках, ноги не слушались его, не было сил пойти к Ольге. С чего бы это? Не надо долго размышлять. Он просто струсил. Ему страшно. Не знал за собой такой слабости. А может, он преувеличивает опасность и не будет развала семьи? Может, его раздумья – плод воспаленной фантазии? Вернее всего. Ольга в соседней комнате. Он уедет на следующий процесс, вернется, обнимет ее. Конечно, надо быть внимательнее к жене. Эта мысль успокоила его, и настолько, что он мгновенно забыл о важном и нервном разговоре с Ольгой, страх покинул его сердце, и он раскрыл книгу, где приводился свод законов Англии.
Осенью 1908 года Керенский поехал на Южный Урал, в город Златоуст, где слушалось дело об экспроприации Миасского казначейства. Миасс – небольшой промышленный городок. Экспроприация представляла собой не что иное, как вооруженное ограбление. Все обвиняемые были членами большевистской группы социал-демократической партии во главе с Алексеевым – выходцем из богатой купеческой семьи. Керенскому, играя на противоречивых показаниях свидетелей, удалось доказать несостоятельность обвинения, и судья оправдал нескольких подсудимых и самого Алексеева.
Но этот процесс, в общем-то несложный, запомнился Керенскому. Он знал, что Ленин официально заклеймил экспроприации как «мелкобуржуазную практику». Поэтому его удивило поведение большевиков. «Как же так? – спросил он у Алексеева. – Вы делаете то, что противоречит взглядам вашей партии?» – «Очень просто, – ответил тот, – перед тем как проводить экспроприацию, мы выходим из партии, заявляя о несогласии с ее политикой. Это дает нам полную свободу для проведения акции. Захваченные деньги, к примеру, направляем на Капри Максиму Горькому для финансирования его школы. Через две недели подаем заявление о восстановлении в партии, признаем свои ошибки, и нас немедленно принимают обратно!» Алексеев рассказывал об этом цинично, хитро улыбаясь, и впервые подзащитные вызвали у Керенского брезгливость.
Он выполнил свой долг адвоката, но в этот раз навряд ли помог России, выгораживая жуликоватых людей. Было жаль, что они принадлежат к демократическому движению. Вскоре он узнал, что у большевистской партии в целом большие финансовые затруднения. Свидетельством этого был весьма любопытный эпизод, связанный с V съездом партии. Первоначально он был намечен не в Лондоне, а в Копенгагене. Но датское правительство запретило его проведение. Решили перенести съезд в Швецию, в город Мальме, но и там его постигла та же участь. Тогда все делегаты снова через Данию двинулись в Лондон, где наконец и начались заседания.
Однако эти неожиданные передвижения, а также продолжительность съезда, растянувшегося на три недели, привели к полному денежному кризису приехавших на съезд депутатов. Они обратились за помощью к Германской социал-демократической партии, но выделенная Бебелем сумма их не удовлетворила. Тогда при помощи Горького съезд произвел заем у англичанина Дж. Фельса, согласившегося дать деньги при условии подписания обязательства об уплате долга всеми членами съезда. (Само обязательство было выкуплено уже после революции представителем большевиков Красиным и передано на хранение в Музей Революции СССР в Москве.)
Об истории большевистской экспроприации Златоустовского казначейства и финансовых трудностях большевистской партии Керенский поведал молодому талантливому писателю Марку Александровичу Алданову, настоящая фамилия – Ландау, дружба с которым возникла в Берлине, позднее продолжалась в Париже и Нью-Йорке, куда они перебрались, спасаясь от немцев, захвативших Францию. Сын богатого промышленника, Алданов, помимо физико-математического, окончил юридический факультет Киевского университета и по образованию был коллегой Александра Федоровича, но сблизили их гуманистическое мышление и судьба эмигрантов. Керенский приятно удивился, услышав от Марка продолжение своего рассказа об экспроприации в Златоусте. Было это в конце двадцатых годов, в Париже, где Алданов заведовал отделом прозы в газете «Дни», выпускаемой Керенским.
– Я вам благодарен, Александр Федорович, – сказал Марк, – ведь это вы надоумили меня изучить, а точнее – провести журналистское расследование о партийной кассе большевиков. Обнаружились весьма любопытные факты. Я обнародую их.
– Понимаю – напишите. Долго ждать статью или повесть об этом?
– Не думаю, что долго, – улыбнулся Алданов, – может быть, вы опубликуете мою статью?
– А что за факты? – поинтересовался Керенский.
– Слушайте, – обрадовался Марк вниманию Александра Федоровича. – Впрочем, я не сомневался, что мое расследование не оставит вас равнодушным. Увы, только журналистское, хотя история большевистской партийной кассы заслуживает уголовное расследование и издание целой книги, и та стала бы занимательной во всех отношениях: в историческом, бытовом и психологическом. Увлекла бы, наверное, и любителей детективной литературы. Кто только не давал денег большевикам?! – многозначительно произнес Марк Алданов и сделал паузу в рассказе.
– Известно, что помогал им Савва Морозов, – заметил Керенский.
– В том числе и Савва, – согласился Алданов, – он субсидировал большевиков оттого, что ему чрезвычайно опротивели люди вообще, а люди своего круга в особенности. Давал Максим Горький. Вероятно в определенное время сочувствовал большевикам и очень уж шумно в ту пору реял над Россией «буревестник черной молнии подобный». Поддерживал большевиков Михайловский-Гарин, ибо он, милый, вечно-юный Тема Карташев никому не мог отказать, когда были деньги: он отвалил большевикам 25 тысяч на социальную революцию, как бросал деньги цыганам в «Стрельне» на счастье, или саратовскому самородку на изобретение вечного двигателя. Кажется, Достоевский сказал: «Широк русский человек, я бы сузил».
– Достоевский, – подтвердил Александр Федорович, – но вряд ли большевикам хватило бы денег от этих взносов даже на элементарную пропаганду своих взглядов. Ведь жили они в основном весьма бедно. Сам Ленин ютился с семьей в одной нищенски обставленной комнате.
– Вы странный, вы слишком благородный человек, Александр Федорович. Сопереживаете своему злейшему врагу, распускающему о вас мерзкие небылицы, – покачал головой Марк, – но я вас понимаю. Правда, для вас важнее ваших эмоций. Насчет бедности большевиков могу добавить воспоминания Троцкого о том, как он однажды в Париже отправился в оперу в ботинках, купленных ему Лениным. По существу, своих денег у большевиков не было и благотворительные взносы мало помогали. Ленин для обогащения партии использовал три способа. Первый – подделка денег. Попытка осуществить это в Петербурге, но переговоры с экспедицией государственных бумаг в Петербурге окончились неудачно. Тогда Ленин перенес дело в Берлин, поручил его фирме Сименс. Деньги изготовили, но подделку обнаружила германская полиция. Раскрытое ей преступление тогда наделало очень много шума. Ленин вынужден был согласиться на строжайшее расследование дела, организованного по его прямому предписанию, надеясь, что концы его надежно спрятаны в воду. Однако Чичерин (в ту пору еще большевик) неожиданно проявил способности следователя, нашел человека, предоставившего большевикам годную для подделки бумагу с водными знаками. Тогда Ленин встрепенулся и провел в ЦК постановление о передачи следствия заграничному бюро ЦК, в котором добытые Чичериным материалы, разумеется, бесследно исчезли.
Второй способ, – загадочно улыбнулся Марк, – второй способ был гораздо менее банален, чем первый. Ленин поручил своим товарищам по партии жениться на двух указанных им дамах и затем передать приданое в партийную массу.
С поручением товарищи справились артистически: оба благополучно женились, но заминка вышла после
