На миг Данло подумал, что Кийоши мог подослать к нему Хануман — либо для передачи определенного послания, либо как шпиона. То, что это пришло ему в голову только теперь, позабавило Данло: стратагема выглядела достаточно очевидной. Но Кийоши смотрел на него так доверчиво, что Данло понял: этот божок не шпион. Сердце Кийоши открылось ему, и он поверил, что юноша говорил правду.
— Хорошо, что утром ко мне пришел ты, — сказал Данло, ставя пустую чашку на поднос. — Тебе я всегда рад.
Кийоши встал и низко поклонился ему.
— В обед я приду опять, но ни курмаша, ни кофе вам не обещаю.
— За твое общество я отдал бы три хороших обеда, — улыбнулся Данло.
— Через десять дней вы, возможно, будете думать по-другому. — Кийоши взял поднос и вернул Данло улыбку. — Если у нас кончатся припасы, а корабли не придут.
— Все возможно, — согласился Данло. — Но сейчас — это сейчас, правда?
— Спасибо, что напомнили, мастер Данло. Я очень буду ждать нашего следующего разговора.
— Я тоже, Кийоши.
Кийоши вышел с подносом за дверь, и часовой — еще один бывший воин-поэт по имени Дориан Ной — тут же захлопнул ее с гулом и лязгом. Данло, оставшись один, опустился на колени и подобрал три рисовых зернышка, упавшие на пол. Два он съел сразу и уставился на третье, белеющее у него на ладони, как червячок.
Мы переделаем всю вселенную, вспомнил он.
Данло снова закрыл глаза, и ему представились триллионы таких червячков, гложущих круглое красное яблоко величиной с солнце. Когда они совсем проели его изнутри, красная кожура лопнула, и ослепительный свет вырвался наружу. Свет угас, уйдя в пустоту космоса, и Данло увидел, что черви слились в сплошную клубящуюся массу. Теперь они были уже не белыми, а черными, как обугленные трупы — или как Вселенский Компьютер Ханумана. Потом этот черный, как смерть, шар с невероятной скоростью помчался по звездным полям галактики. Он всасывал в себя свет всех встречных звезд и рос, наливаясь тьмой, пока не сравнился величиной с Экстром.
Всю вселенную.
Данло открыл глаза и увидел, что рисовое зернышко так и осталось зернышком. Он слизнул его с ладони и долго смаковал, прежде чем разжевать и проглотить.
Глава 11
ПАРАДОКС АХИМСЫ
Вся жизнь питается жизнью: трава питает шегшея, шегшей питает деваки. А когда мы умираем, наши тела питают траву.
Жизнь каждого живого существа резонирует с жизнью всех остальных; всякая жизнь достойна уважения, как равноценная твоей собственной. Поэтому не причиняй вреда ничему живому. Лучше умереть самому, чем убить.
Случилось так, что Кийоши Темек в тот день не принес Данло обед, и увиделись они лишь спустя долгое время. Поздним утром, поиграв около часа на флейте, Данло полез в сундучок за книгой стихотворений, оставленной ему отцом.
Все стихи он давно знал наизусть, но ему нравилось держать на коленях толстый том в кожаном переплете, вчитываясь в рифмы и ритмы древних.
Он давно не практиковался в забытом искусстве чтения, и потому книга обнаружилась на самом дне, под запасной шубой, камелайками и другими вещами. Чтобы достать ее, Данло стал выкладывать на кровать все свои сокровища одно за другим: алмазный скраерский шар, принадлежавший его матери, и резчицкий инструмент в мешочке из тюленьей кожи.
Этими пилками и ножичками он когда-то вырезал из моржового клыка шахматную фигуру — белого бога, сломанного потом Хануманом сознательно и жестоко. Этого самого шахматного бога Данло положил теперь рядом со своими коньками. Затем пришел черед маленького кубика — нашейного образника, подаренного ему Харрой Иви эн ли Эде, Святой Иви Вселенской Кибернетической Церкви.
Холодное прикосновение всех этих вещей пробуждало в нем глубокую память; развернув кусочек промасленной кожи с наконечником своего старого медвежьего копья, Данло вспомнил укус морозного синего воздуха и хруст снега сореша под лыжами. Вспомнил, как Хайдар, его приемный отец, подарил ему этот красивый кремневый лист на день рождения. Теперь, в тишине камеры, Данло дивился огневой соразмерности этого изделия. Наконечник, длиной с кисть его руки от запястья до кончиков пальцев, был острым, как стальной нож воина-поэта, и при свете из окна казался кроваво-красным.
Данло собрался положить его к другим вещам, но тут раздался такой грохот, точно за стенами часовни взорвалась бомба.
Мощная ударная волна прошла сквозь каменный пол, и осколок кремня в руке Данло задрожал. Внешняя стена начала крошиться, как штукатурка под ударами молота, и Данло понял, что в эту камеру еду ему больше носить не будут.
Он не знал тогда, что ночью один из кольценосцев Бенджамина Гура сумел пробраться мимо охранявших собор божков. Его товарищи в это время стали бить световые шары на ближних улицах, и кольценосец, пользуясь метелью и наступившей темнотой, нанес невидимую краску на стену часовни в том месте, где, по его расчетам, находилась камера Данло.
Уличное освещение вскоре восстановили, и по соборной территории прошел патруль, но никого, разумеется, уже не обнаружил. Замерзшие божки вернулись на свои посты, а краска тем временем делала свое дело.
Краска была не простая: один из технарей Бенджамина Гура смешал ее из быстросохнущего адгезива и раствора запрограммированных бактерий. Микроскопические пожиратели камня въелись в белый гранит часовни, как клещи в снежного тигра, и начали выделять кислоту, разбивающую гранит на отдельные молекулы. Часть этих молекул бактерии поедали, выделяя затем в виде слизи, часть оставляли нетронутыми. Очень скоро бактерии принялись размножаться, и полчища новых разрушительниц продолжили их тихое ночное пиршество.
Все это происходило, пока Данло спал и беседовал с Кийоши о девяти ступенях восхождения к богу. Технарь Бенджамина рассчитал точно: через определенное количество поколений все бактерии, согласно своей программе, погибли разом. Если бы не эта предосторожность, они могли бы проесть всю часовню, весь собор, а затем взялись бы за дома на соседних улицах и скалистую почву самого острова Невернес. В прошлом колонии таких бактерий превращали в пылевые облака целые планеты, поэтому применение подобных технологий во всех Цивилизованных Мирах каралось, как правило, смертью. То, что Бенджамин Гур осмелился нарушить этот древнейший из всех законов, говорило о его страхе перед тем, что в этой войне, призванной покончить со всеми войнами, могут пострадать не только отдельные планеты.
Но маленькие роботы его технаря хорошо справились со своей работой, не тронув ничего, кроме внешней стены часовни. И даже эту преграду однофутовой толщины они не разрушили целиком, поскольку стена на вид оставалась все той же. Ни один божок, случайно бросив на нее взгляд, не догадался бы, что она стала пористой, как губка, и мягкой, как мел. Данло сам не знал об этом, пока на улице не прогремел взрыв и в его камере не появились люди в шубах и масках. Проход они расчистили лопатами так, точно стена была снеговая. Только что Данло смотрел на нее, держа в руке наконечник копья, — и вдруг она рухнула в вихре обломков, пыли и гонимого ветром снега. Морозный воздух ожег Данло лицо и стал трепать белое перо у него в волосах. В дыре на месте стены возникли белый снег и синее небо. Один из людей с лопатами уставился на Данло сквозь темные снегозащитные очки: тот, должно быть, выглядел как ребенок, не понимавший, что его старый мир рухнул навсегда и перед ним открылась новая жизнь.
— Ты ведь знаешь меня, Данло ви Соли Рингесс, правда? — Человек, хрустя щебенкой, снял маску, и Данло узнал Тобиаса Урита, рыжебородого и громогласного. Когда-то они вместе пили священную каллу, дружили и мечтали о будущем. Теперь Тобиас, в ту пору мягкий и добрый, стал главным и самым свирепым кольценосцем Бенджамина. — Нас послал Бенджамин Гур, так что поторопись.
Четверо других, одетые так же, как Тобиас, побросали лопаты, заменив их орудиями иного рода. Двое вооружились пулевыми пистолетами, еще двое наставили на улицу лазеры. Те, что с пистолетами, стали у двери на случай, если у тюремщиков Данло хватит глупости открыть ее.
— Поторопись, пока они не явились, — повторил Тобиас, помогая Данло надеть черную соболью
