двадцать.
Скрадывать такого зверя надо с большой осторожностью.
Если ветер переменится и медведь учует охотника, он сам подкрадется к нему.
Пока что погоня оставалась легкой и сравнительно безопасной, поскольку Данло шел прямо на запад, навстречу ветру. Но ветер мог внезапно утихнуть, а медведь — отклониться на север или юг, а то и повернуть назад, к обильному ледяному соцветию или тюленьей лунке. Ночью он по какой-то неведомой причине не тронул Данло, сегодня ему может вздуматься поохотиться на него просто так, из спортивного интереса. Они такие, медведи, — никогда не знаешь, что они выкинут. Солнце поднималось все выше, а Данло уделял все больше внимания нюансам снега и льда и направлению ветра. Он то и дело нюхал воздух, как будто сам был медведем, и оглядывался на все четыре стороны.
Весь секрет охоты в том, учил его Хайдар, чтобы стать зверем, на которого ты охотишься.
Такое превращение требует большего, чем простого знания медвежьих привычек и догадок о том, что медведь сделает дальше и куда он пойдет. Стать им значит ощущать всю силу мира и собственную мощь при каждом прикосновении твоих ног к снегу. Это значит любить игру и при этом чувствовать непоколебимую уверенность в том, что ты способен пережить самые страшные зимние бури. А самое главное — это анимаджи, дикая радость от того, что ты просто живешь, и вдыхаешь чудесный соленый запах, и греешься в золотых лучах солнца.
Я Тотунья из числа Белых Мудрецов, Уриу Квейтиль Онсу.
Не меньше двух раз отождествление себя с медведем позволило Данло продолжить охоту в тупиковых, казалось бы, ситуациях. Около полудня он наткнулся на рашувель, мелкие снежные дюны шириной несколько миль, перекрывшие медвежий след. Данло мог бы продолжать идти по прямой, а потом несколько часов отыскивать на той стороне рашувеля прерванную цепочку следов. Вместо этого он сразу повернул на юг и снова нашел след через каких-нибудь сто ярдов. Медведь не захотел идти через рашувель. Сыпучий снег, хотя и не опасный для него, щекотал ему нос и заставлял его чихать.
Медведь же был как-никак Белый Мудрец и обладал развитым чувством собственного достоинства. Чихание он счел унизительным для себя и предпочел отклониться немного в сторону от своей цели — если он действительно имел цель, а не просто бродил по льду в поисках тюленей.
В другой раз Данло встретилась варулья — проем черной бурлящей воды в милю шириной, где океанское течение не давало морю замерзнуть. Медвежий след обрывался у самого края варульи. Поскольку Данло не мог последовать за медведем в воду, ему оставалось выбирать, как обходить варулью, — с юга или с севера. Такая водная полоса могла иметь в длину и десять, и двадцать миль; Данло, глядя вправо и влево, не видел ей конца — черная лента варульи тянулась от горизонта до горизонта. Он долго раздумывал, в какую же сторону податься, и наконец решил сложить холмик из пакового льда, чтобы дальше видеть.
На севере варулья сменялась льдом примерно через четыре с половиной мили, на юге она замерзала всего мили через три. Более короткая дорога, казалось бы, вела на юг, но течение шло с юга на север, и здравый смысл подсказывал Данло, что медведь дал течению унести себя на север, возможно, до самого конца полыньи, и там вылез на лед с другой стороны, логика повелевала обходить варулью с севера, но чувства не всегда повинуются логике. Данло почему-то знал, что медведя не снесло на север. Он прямо- таки видел, как зверь борется с течением, стараясь сохранить свой ведущий на запад курс.
Может быть, он не хотел больше делать крюк в сторону — а может быть, он выбрал этот более трудный путь по другой причине.
Он был из Белых Мудрецов, и его расцвет остался позади — но не так уж далеко позади. Странное ощущение, идущее вдоль позвоночника в руки и в ноги, говорило Данло, что медведя до сих пор переполняет огромная жизненная сила, толкнувшая его на борьбу с ледяными водами океана. Это было для него вопросом гордости, и он старался плыть прямо вперед. Стало быть, короткий путь на юг был наиболее верным, и Данло убедился в этом, когда обошел варулью и увидел медвежий след, выходящий из воды почти в том самом месте, где он рассчитывал. Данло мог бы порадоваться этому маленькому триумфу, но он прошел восемь миль на одну, проплытую медведем, и отстал от него еще больше. Солнце стало опускаться к зарозовевшему горизонту, и Данло понял, что должен найти медведя поскорее, чтобы окончательно не потерять его в темноте.
Я должен идти за ним даже ночью, думал он. Должен следовать за моей судьбой, ло-мирала ми холла.
Продолжая идти на закат, он вспомнил еще одно алалойское изречение, относящееся к судьбе: ти- анаса дайвам. Это можно перевести, как императив любить свою судьбу — или как призыв принимать эту судьбу молча и безропотно. “Анаса” значит и “любить” и “страдать”; для алалоя, открывающего свое сердце страшной красоте мира, разницы между этими понятиями почти не существует. Если судьба велит Данло умереть во льдах, ему следует покорно лечь на снег, все так же обратившись лицом к западу. И протереть заиндевевшие веки, чтобы созерцать бесконечную красоту мира. Даже замерзая, даже испуская дух, он должен благодарить судьбу за то, что жил на свете. Должен благодарить своих отца, мать и все живое за то, что родился на свет. Должен дивиться, что ему одному, из всех существ, рожденных от начала мира, выпало жить и умереть именно в этот срок.
Ти-анаса дайвам…
Но судьбе Данло было угодно, чтобы он нашел медведя, и Данло догнал его перед самым закатом. Поднявшись на невысокую дюну, он почти сразу разглядел желтовато-белое пятнышко на тускло-голубом льду в миле перед собой. Набрав полную грудь холодного воздуха, Данло замер на месте. Солнце близилось к краю земли, расцвечивая красками лед и небо, и это затрудняло обзор. Но Данло долго еще стоял так, глядя на запад и впивая ослепительный свет мира. На протяжении десяти ударов его сердца пятнышко не двигалось с места. Еще через пятьдесят ударов его по-прежнему можно было принять за снежный бугорок на льду — но Данло, преодолевая боль, напряг глаза, настроил их на изменчивую длину световых волн и стал видеть медведя.
Тот сидел спиной к Данло, глядя куда-то вниз. Данло тоже посмотрел туда и увидел черный кружок открытой тюленьей лунки. Здесь, где струилось с юга теплое течение Калилкак, лед был потоньше, и тюленьи полыньи не имели снежной кровли.
Медведь ждал, когда всплывет тюлень, — ждал не менее терпеливо, чем алалойский охотник. Он мог ждать так часами, примерзая ко льду, — а когда тюлень наконец вынырнет, он, взвившись как молния, стукнет его по голове своей могучей лапой и убьет. Потом вытащит тюленя на лед и начнет пировать.
Ти-анаса дайвам.
Данло стоял на сверкающем снегу и тоже ждал, с трудом веря в свою удачу. Лунка поглощала все внимание медведя — Данло мог просто подойти к нему и напасть на него сзади.
Ветер по-прежнему дул прямо с запада, не давая медведю учуять его. Данло, раздувая ноздри и впуская в них ветер, сам чуял медведя — чуял темный мускусный запах, почти хмельной от играющей в нем жизни. Это новое ощущение, связующее его с медведем, взволновало Данло, и он поймал себя на том, что движется по снегу к источнику запаха — движется медленно, грациозно, бесшумно. Почти бесшумно: при этом скольжении по мягкому снегу-кушку шорох поземки, которой осыпал его ветер, казался ему громом. Он молился, чтобы медведь не услышал его. Молился, чтобы ветер, шуршащий по льду, заглушил более тихие звуки. Так все и вышло: медведь ни разу не шевельнул головой и даже ухом не повел.
Ти-анаса дайвам. Следуй за своей судьбой.
Целую вечность Данло подкрадывался к медведю. Подойдя поближе, он стал видеть его более четко. Медведь сидел, сгорбив плечи, вытянув к лунке морду и длинную шею. Он стремился туда всем своим существом. Данло находил, что он ведет себя довольно самонадеянно, сидя вот так, носом к ветру. Это, правда, позволяло ему лучше чуять то, что находилось впереди, зато делало его уязвимым при нападении сзади.
Медведь, как видно, не боялся ничего, что могло двигаться по льду: ни ветра, ни других медведей, ни даже человека. С человеком он, может быть, и вовсе никогда не встречался.
Алалои так далеко не заходят, а почти всех городских червячников перебили во время недавних беспорядков. Сила и тайна белых медведей (по крайней мере Белых Мудрецов) заключается как раз в том, что они ничего в мире не боятся.
Ти-анаса дайвам.
