– Клянусь всеми святыми, воздух нашего времени поистине отравлен демонами сомнения. Или ты забыла, что первый, кто начал спрашивать, навлек проклятие на весь род человеческий. Если на происходящем сейчас церковном съезде папский легат назвал нашу страну глубоко испорченной, у него были на то свои резоны.

Жена бросила на него быстрый взгляд, словно хотела посмотреть, не шутит ли он, и муж ответил улыбкой, которая показывала, что это всего лишь шутка.

– Не надо так шутить,– сказала она,– я ведь могу и поверить твоим словам. Между прочим, я вообще никогда не знаю, всерьез ты говоришь или шутишь. Отчасти ты и сам веришь в свои слова, а отчасти – нет. Ты так неустойчив, словно и сам стал жертвой тех демонов, о которых говорил.

Чтобы не углубляться далее в этот вопрос, который он предпочитал оставить нерешенным, священник предложил спуститься на лодке к одному красивому местечку, где вдобавок растет несколько деревьев, и там пообедать на свежем воздухе.

Вскоре он уже сидел на веслах, и зеленый дубовый челн рассекал спокойную гладь воды, меж тем как дети старательно раздвигали стебли прошлогоднего камыша, в сухих листьях которого ветер насвистывал песенку пробуждения от зимнего сна. Священник уже снял просторный стихарь и облачился в куртку, носившую у него прозвище «мое старое я». Мощно, как заправский гребец, он работал веслами целых полмили, пока их челн не достиг поросшего березами холма, который высился, будто остров среди каменного моря. Покуда жена накрывала к обеду, муж бегал с детьми вперегонки, собирал подснежники и одуванчики. Он учил их стрелять из лука и стругал для них дудочки из вербы. Он лазил на деревья и катался в траве, как мальчишка, он позволял ездить на себе верхом и под неумолчный смех детей закусывал удила. Он все больше расходился, а когда ребята стреляли в цель, приспособив вместо мишени долгополую куртку, которую он повесил на березу, его разобрал такой смех, что у него даже лицо посинело. Жена тем временем боязливо оглядывалась по сторонам, не видит ли их чужой глаз.

– Ах, дай мне хотя бы здесь, на лоне божьей природы, побыть человеком,– успокоил ее он. И она не нашлась что возразить.

Обед был сервирован на траве, и священник так проголодался, что даже забыл про молитву, о чем ему не преминули напомнить дети.

– А папа не прочитал застольную молитву,– сказали они.

– А где здесь стол? – ответил он вопросом и запустил большой палец в кусок масла.

Мальчишки взвизгнули от восторга.

– Пер, не болтай ногами под столом,– сказал он одному.– А ты, Нильс, не клади ноги на стол,– сказал он другому.

Дети прямо зашлись от хохота, так что даже есть перестали. Еще никогда им не было так весело, потому что еще никогда они не видели отца таким довольным, ему пришлось несколько раз повторить свои шутки, и они всякий раз пользовались неизменным успехом.

День начал клониться к вечеру, пора было возвращаться. Они сложили всю утварь и сели в лодку. Какое-то время в лодке царило то же неуемное веселье, но мало-помалу смех умолк, а детишки заснули, прислонясь к материнским коленям. Отец стал задумчивый и серьезный, как всегда бывает, когда слишком нахохочешься, и чем ближе они подплывали к дому, тем он делался молчаливей. Он, правда, еще пытался время от времени сказать что-нибудь веселое, но вместо веселья в его словах звучала пронзительная тоска. Солнце озаряло косыми лучами беспредельные поля, ветер утих, природу одел меланхолический покой, лишь изредка нарушаемый мычанием коров да страстным зовом кукушки.

– Кукушка к ночи беду пророчит,– сказал священник, как бы отыскав наконец объяснение охватившей его грусти.

– Это считается только, когда слышишь ее в первый раз,– утешила жена,– а к тому же она сегодня «поутру кричала, радость обещала».

Но уже завиднелась крыша скотного двора, а над ней – церковный шпиль.

Они причалили к мосткам; отец взял на руки уснувших сыновей и перенес их в дом. Потом он поцеловал жену и поблагодарил ее за приятную прогулку, ему же пора в церковь к вечерней службе.

Он взял молитвенник и поспешил прочь. Когда он вышел на дорогу, колокол как раз прозвонил к вечерне, и священник ускорил шаг. Еще издали он увидел на церковном дворе большое скопление народа и весьма удивился этому обстоятельству, потому что обычно вечернюю литургию слушал один только звонарь. Ему подумалось, что, может, кто-то наблюдал, как он резвился на березовом взгорке и, чего доброго, подслушал его разговор с женой, а когда он подошел поближе к воротам, у него даже сердце зашлось от страха, ибо он увидел двух лошадей, накрытых сверкающими попонами, и протодьякона Упсальского епископата в сопровождении служки. Протодьякон, судя по всему, именно его и поджидал, поскольку тотчас к нему подошел и просил доложиться по окончании мессы. Еще ни разу священник не служил вечернюю мессу с такой пламенной страстью, еще ни разу не взывал с таким страхом ко всем святым, прося у них заступы от неведомой напасти. Время от времени он бросал взгляд на двери, где неподвижно стоял протодьякон, подобно палачу, поджидающему свою жертву. Произнеся последнее «аминь», священник тяжелыми шагами пошел навстречу удару судьбы, ибо не сомневался, что произойдет какое-нибудь несчастье.

– Я решил не беспокоить вас дома,– начал посланец архиепископа,– дело мое такого рода, что для него потребно заповедное место и близость священных предметов, дарующих силу нашему сердцу. Другими словами, я привез вам некоторое сообщение с церковного съезда, которое может глубоко затронуть сокровенные стороны жизни частных лиц.

Он оборвал свою речь, заметив неприкрытый страх жертвы, и протянул молодому священнику пергаментный свиток, который тот развернул и начал читать.

«Dilectis in Christo fratribus – возлюбленным братьям во Христе… – читал священник,– Episcopus Sabineusis apostolice sedis legatus – епископ сабинский, посланец римского престола…»

Глаза поспешно бегали по бисерным завитушкам и вдруг остановились перед строкой, написанной не иначе как огненными буквами, ибо и взгляд молодого священника, и черты его лица вдруг словно обратились в пепел.

Протодьякон, видно, пожалел его и сказал:

– Требование церкви представляется весьма жестоким: до конца текущего года священникам,