кто-нибудь случайно не обидел каюра. — «Атык, как ребенок, рассердится из-за пустяка и долго будет помнить».
Вначале я не придал должного значения этим советам.
Несколько дней ушло на поиски меховой одежды для предстоящей поездки. Весь Певек состоял в то время из одного домика, землянки, да зимующих в Чаунской губе пароходов, и разрешить такой вопрос было довольно сложно.
И вот однажды, возвращаясь на судно, я увидел Атыка у борта парохода «Сучан». Тут же стояли его нарты. Из взволнованных слов Атыка удалось разобрать, что в часы моего отсутствия на «Литке» там что-то случилось. Несмотря на самые настойчивые приглашения, Атык отказался итти со мной на «Литке».
Дело принимало неприятный оборот. Пришлось срочно учинить «следствие». Оказалось, что Атыку на камбузе не дали чая, так как в долитом кубе еще не закипела вода. И Атык, не поняв причины отказа, смертельно обиделся (чай и табак для него — предметы первейшей необходимости). Забрав собак, он ушел к другому пароходу, где люди казались ему более гостеприимными.
В конце концов жестами и словами я убедил Атыка вернуться за мной на «Литке».
Вскоре мы стали друзьями.
Я говорил ему, что скоро «мури и Атык — тагам Колыма»! Скоро я и Атык — тагам на Колыму! Тагам! Вперед! Поехали! — так говорят чукчи, когда уезжают от своих яранг за зверем. Так говорят они, когда собираются в путь по берегу или в тундру.
Тагам! — это чукотский клич «вперед»! Поехали! Самое бодрое слово на чукотском языке. Оно означает движение.
Тагам! — говорят оленные чукчи, снимаясь со своими стадами и ярангами в глубь тундры на поиски новых оленьих пастбищ. Это слово часто слышится и в тундре, и на морском берегу.
На Чукотке начался большой социалистический тагам. Мощные советские пароходы пришли к берегам Колымы и привели за собой из Владивостока первые речные суда для работы на недавно еще дикой и необжитой реке. Тракторы утюжили тундру в Амбарчике — на месте, где предстояло вырасти первому колымскому порту. Научные работники пришли большим отрядом обследовать богатства чукотских берегов. Советские самолеты уже реяли над льдами и тундрой. Комсомольские ячейки организовались впервые по мысам, где стояли, раскинувшись дымным лагерем, чукотские яранги…
Накануне нашего отъезда в маленькой, тесной и низкой землянке, где было нестерпимо жарко от раскаленной докрасна железной печурки, собрались приехавшие из тундры районные работники Чауна: председатель Островного райисполкома чукча Там-Там, заведующий факторией с мыса Беллинга Вася Косин.
Я достал пушистый пыжиковый двойной малахай и новые пыжиковые конайты-штаны и заглянул в землянку. Опушка малахая, выделанная из меха собаки, закрыла мои глаза с боков, словно шорами защищая их от захлестов пурги. Полярники долго рассматривали мои обновы…
Вася Косин стал полярником случайно. Всего лишь за год до нашего перехода в Чаун он работал на Дальзаводе в родном Владивостоке. Молодой фрезеровщик, как обычно, стоял у своего станка, когда к нему подошел секретарь райкома комсомола.
— Вася, на Север поедешь?
— На Север?! На Север поехать, конечно, интересно. Подумаю…
Он подумал и дал согласие.
Одновременно с Косиным крайком комсомола направил работать в Восточную тундру еще девятнадцать комсомольцев. В далекий край их доставил пароход «Лейтенант Шмидт».
Многих из этой славной «двадцатки» я позднее встретил в глубине тундры. Они уже понимали и говорили по-чукотски.
Сначала в новой и необычайной обстановке Васе Косину пришлось довольно трудно. Я читал в Певеке его дневник — толстую клеенчатую тетрадь, старательно исписанную карандашом.
Вот несколько записей из этого дневника.
«У богатого чукчи стадо доходит до трех и даже более тысяч голов, и с ним кочуют три, пять яранг. У бедняков оленей нет, они пасут чужие стада. Ночью пастухи уходят спать в стадо. Зимой спят в тундре, на открытом воздухе, из-за плохой, ветхой одежды люди часто простужаются и болеют».
«Жених должен работать за невесту два-три года. Если после трех лет он не понравится, его выгоняют и ничего не дают за работу. Если он женился на дочери богатого, то потом всю жизнь работает на кулака».
«Кулаки собирают вокруг себя бедных дальних родственников. Они кочуют с ним, батрачат, получая самую старую одежду и самую скудную пищу. Они живут впроголодь».
«Кулак в стойбище считается вроде князька, а бедняки — его слугами. Я был в стойбище Кокака и разговаривал с бедняком Конетом. Приехал Кокак, крикнул что-то. Конет пил чай. Услышав голос хозяина, он бросил все и стремглав помчался распрягать оленей.
Был в стойбище Умыгина. Все работали, готовились к перекочевке. Только один Умыгин ничего не делал. Женщины и мужчины увязывали нарты, но достаточно было кулаку сказать полслова, как все побежали исполнять его приказание. Перед тем как хозяину зайти в полог, батрак выбивает оленьим ребром снег из его одежды и обуви».
«Жене сына Умыгина лет пятнадцать. Она готовила пищу, приготовляла полог. А когда сели кушать, то видно было, что она очень голодна. Но мяса взять не имеет права, ест только то, что ей даст хозяйка. А хозяйка сама ест мясо, невестке дает только кости. Та их и гложет. У бедняков куда лучше. Едят все одинаково».
Богатые чаучу говорят: «Нельзя бедняков много кормить, толстые работают плохо». Как видно, эксплоататоры везде одинаковы, на всех широтах. Наша задача их обуздать».
Вася Косин стал патриотом Восточной тундры. Он ладно одет: на нем пыжиковый малахай, опушенный мехом черной собаки, и широкие, скроенные по-чукотски, штаны из неблюя (теплее штанов не найти на земле). Он был бы внешне совсем похож на чукчу, если бы не его сутулая фигура и очень высокий рост.
Мы заговорили об одежде, о своеобразной культуре чукотского народа, создавшего одежду, замечательно приспособленную к условиям климата и жизни в тундре.
Заведующий факторией, скептически осмотрев мои торбаза, покачал головой и сказал весьма авторитетно:
— У нас в тундре такие высокие не носят! Это ламутский покрой. Такими торбазами будете снег черпать, что ведрами. В них вечно будет полно снегу. Вы их обязательно подкоротите! Чукотские штаны завязываются поверх обуви у щиколотки. Никакой снег тогда вам страшен не будет. А едете-то с кем?
— С Атыком, — ответил я.
— Тогда вас можно поздравить. С таким человеком я поехал бы хоть до Якутска.
Завязался разговор о том, чья упряжка лучшая в Певеке и почему.
У Атыка в упряжке своих собак лишь половина, остальные — сборные. Но лучше Атыка здесь никто не каюрит, да и путь через Восточную тундру и Островное никто лучше его не знает.
…Наконец, наши кухлянки, верхняя меховая одежда, готовы. Жена Атыка сшила к ним пестрые цветные камлейки. Это — матерчатый чехол, одеваемый поверх кухлянки для предохранения ее от сырости.
