и народовольцы. За отказ присягнуть новому царю Александру III был сослан в Якутскую область писатель Короленко. Будучи ссыльным в Перми, он не подписал предложенный ему «присяжный лист»… В Якутии Короленко написал свой знаменитый рассказ «Сон Макара».

Отбывал якутскую ссылку Серго Орджоникидзе, Емельян Ярославский и другие большевики. Серго Орджоникидзе, ближайший соратник Великого Сталина, был членом первого якутского Исполкома.

«Жалкой город» Якутск имел сто лет назад две с половиной тысячи жителей, около трехсот домов, шесть церквей, один монастырь, одно учебное заведение, одно богоугодное заведение, пять лавок, девять питейных домов.

В Якутске в 1933 году было двадцать пять тысяч жителей и из них — шесть тысяч рабочих.

Помимо обычных средних школ, в городе — педагогический и сельскохозяйственный рабфаки, техникумы: пушного хозяйства, речной, рыбный, связи, где учится якутская молодежь из наслегов, глухих селений, раскиданных в тайге.

В городе я видел кинотеатры, клубы, национальный якутский театр со студией.

На окраине города старик-мичуринец с седыми отвисшими усами, словно чародей, вырастил для Якутска под стеклами теплиц дыни, арбузы, кабачки.

Геологи вызнали тайны якутских гор, разыскали ценные полезные ископаемые, приумножили богатства Советского Союза.

От Якутска на юг идет авиалиния огромного протяжения.

Ни одной аварии не было на линии в течение всей первой пятилетки воздушной якутской линии. И это, несмотря на шестидесятиградусные морозы, частые туманы, пургу.

В «Социалистической Якутии» я читаю о якутских спортсменах.

Меняется лицо Якутии. Как непохожа она на ту страну, которую в таких подробностях описали прежние ее исследователи, жившие до эпохи Сталина.

Начальник якутского аэропорта держит в руке стартовые знаки — голубой и красный.

Голубой: «Разрешаю полет!».

Красный: «Запрещаю!».

Нам вскинут голубой флаг.

Небо ясное. Мороз 61°. Середина февраля.

Пилот в собачьем комбинезоне, мехом наружу, в меховой маске, похож на огромного медведя. С удивительной ловкостью он залезает в пилотскую кабину и уверенно ведет самолет.

Под нами проносятся берега великой сибирской реки. Снег и леса. Леса и горы. Волнующий гул моторов напоминает о том, что меня мчит теперь другой ямщик — летчик якутской авиалинии.

На авиастанции в Якутске два дня мы томительно ожидали благоприятной погоды. И все-таки погода за Якутском обманула нас. Недолго любовались мы Леной. Туман накрыл реку и спрятал ее красоты от нас.

Поверх маски на пилоте мохнатый меховой шлем. Путь от Якутска к Иркутску пилот знает так же, как Атык знает свою тундру.

Мерно шумит мотор. Из снежной мглы время от времени выбегают лесистые берега и затем снова скрываются в дымке тумана.

Мотор неожиданно замолкает. Пассажиры тревожатся. Но один из них, бывалый человек, объясняет, что, должно быть, замерзло масло в маслопроводе.

— Не беда! — утешает он товарищей. — Сядем, масло разогреют и опять в дорогу! Мороз-то якутский, шестьдесят градусов с копейками…

Пассажирская кабина отапливается, но все же в ней минус десять-пятнадцать градусов. Чукотская одежда спасает меня от холода.

На ближайшей станции масло подогревают на примусе. Снова в воздухе. На короткий срок туман раздернуло, мы видим причудливые каменные столбы, останцы выветривания на крутом берегу Лены. Они высятся подобно развалинам старинных башен. Ветры и пурги обточили эти кигиляхи, что значит по-якутски «человеческий». Порою они, действительно, похожи на окаменевших людей…

Олекминск дал хорошую погоду, но она изменилась. Пилот сбавляет обороты, чтобы лучше присмотреться. Летим так низко, что на Лене видны заструги и каждый торос.

Машина садится на кочковатую площадку, отгороженную забором из молодых елок, недавно срубленных и воткнутых в снеговые кучи.

Это запасная авиаплощадка. После трех часов в полете масло опять замерзло.

Масло подогрето на примусе, и машина снова летит.

Вот Олекминск. Косой горизонт. Самолет кружит над городом. Через четверть часа перед нами на столе шумит ярко начищенный самовар. Телеграф приносит известия о плохой погоде. Приходится задержаться на некоторое время.

Мы уже не сушим торбазов у камелька, не развешиваем на грядках и деревянных гвоздях свои одежды. Наши торбаза сухи, и нет камельков на авиастанциях. О них мне напоминает запах дыма, который никак не выветривается из моего шарфа.

Горы в лесах.

Леса в снегах.

Самолет идет на юг, к Иркутску.

Позади Ичора и Верхоленск. Мотор работает гулко и мерно.

Зимой реки кажутся с самолета белыми лентами, брошенными среди черных массивов кедровника и листвениц.

Под нами людный тракт.

Ленский рейс заканчивается.

Подходим к Иркутску на высоте тысяча четыреста метров. Пакет парторга — моряка Козловского при мне в целости и сохранности. Он будет передан в Москве по назначению. Не погибли в студеном пути и мои беглые записи… Вон цепочка муравьев. Присматриваюсь. Это движутся на Север грузовики. Вереница грузовых машин.

Идут грузы на дальний север.

Смотрю с самолета на великие сибирские просторы. Я вижу, как прорубаются просеки в девственной тайге, проводятся большие дороги, телеграфные линии, рубятся новые стройки в глухомани, где вчера хозяйничали палы — пожары да якутский «дед» — медведь.

И все это только начало. Пройдет несколько пятилеток и Якутию, как и Чукотку, не узнать.

В Иркутске из аэропорта еду на вокзал. Ангара разломала свой ледяной покров и лежит вся в торосах, словно здесь было землетрясение. Такого мощного торошения не увидеть даже в Ледовитом океане.

Так и Союз Советских Социалистических Республик — моя страна, двигаясь вперед, давно взорвал устои старой жизни.

Строится новая жизнь на нашей большой, неохватной земле. И слышится мощное «тагам» на тысячи и тысячи километров! Слышит и видит весь мир, как шагает советский народ вперед к новой жизни. И никакая вражья сила не сможет никогда остановить это победное могучее движение.

Тагам, моя Родина!

Тагам! Вперед!