из Франции.
Маккормик-оффис, где помещалась контора корпорации, оказался элегантным небоскребом-молодцом. Он кичился безукоризненностью своих линий, нарядной мраморной рубашкой, искрившейся на солнце.
Третий Маккормик, которого мы увидели на юго-западной рабочей окраине, кормил и первого и второго. Корпуса машиностроительного завода Маккормика были возведены еще в прошлом веке и выглядели усталыми, изможденными стариками.
На днях Маккормик решил закрыть это предприятие. Рабочие ответили забастовкой. Отряды полиции оцепили остановившиеся цехи, заперли все выходы и входы, притаились в соседних переулках. В ожидании дела полицейские разминались, как боксеры перед выходом на ринг. На завод нас, конечно, не пропустили.
Мы думали: чем же закончится эта забастовка? Победой рабочих или такой же кровавой расправой, которую учинили власти восемьдесят три года тому назад на тихой рабочей улице Хеймаркетсквер в том же дымном заводском районе? Мы идем по этой знаменитой улице, где родился великий пролетарский праздник 1 Мая. Здесь полиция стреляла тогда в рабочих. И здесь же спустя три года капиталисты в благодарность за услугу поставили памятник полицейскому.
Памятника сейчас мы не увидели, хотя он значился во всех городских справочниках. Остался лишь постамент, на котором можно было прочесть слова: «От имени народа я приказываю быть спокойствию!» На ступеньках основания сидел бродяга, который, видимо, привык дремать под сенью бронзовой полицейской дубинки.
Но где же все-таки сам памятник?
— Кто-то взорвал здесь бомбу два дня тому назад, — объяснил нам шофер такси. — Полицейские собрали останки своего металлического собрата и куда-то увезли.
Полицейский приказ «быть спокойствию!» явно не выполнялся…
Нет спокойствия в городе Чикаго. Какое уж тут спокойствие, если на каждом углу стоят по два полицейских в стальных касках, а у дверей главного административного здания города обыскивают всех входящих сюда людей? Были бы обысканы и мы, если б не успели вовремя предъявить удостоверения «Правды».
Только после этого полицейские поверили, что у нас под плащами нет ни противотанковых гранат, ни автоматических пистолетов.
В этом новом небоскребе, сооруженном из стекла и стали, проходит суд над восемью молодыми людьми, обвиненными в заговоре против властей города Чикаго, Началось это «дело» в августе 1968 года. В те дни в Чикаго проходил предвыборный съезд демократической партии, который должен был избрать кандидата на пост президента США. Тысячи молодых людей собрались в городе, чтобы высказать протест против вьетнамской войны. Многие из них поддерживали кандидатуру сенатора Юджина Маккарти, бывшего профессора, поэта и историка. Он вел предвыборную кампанию под флагом критики американской агрессии во Вьетнаме. Его поддерживала часть интеллигенции и университетской «молодежи. Он называл этих юношей и девушек «моя армия», «мои гвардейцы».
Разгром «демонстрантов» начался на четвертый день съезда. Чикагские полицейские и солдаты национальной гвардии взя1ли в железное кольцо тоненьких девочек и бородатых юношей. Их били дубинками. Их швыряли на землю. Их топтали ногами. Это было зверское, садистское избиение, которому, казалось, не будет конца. Потрясенный Маккарти видел все это из окна отеля. Лицо его было залито слезами. В комнату вбежала его дочь.
— Папа, — кричала она, — сделай что-нибудь! Останови это избиение!
Что он мог сделать? Теряя самообладание, Маккарти решился на отчаянный поступок. Он позвонил в зал съезда и резко сказал своему помощнику:
— Сообщите председателю, что я снимаю свою кандидатуру. Я сдаюсь… Только пусть прекратят избиение детей.
— Поздно, — ответил помощник. — Поздно… Начался подсчет голосов.
В это время в зале представители пятидесяти американских штатов в алфавитном порядке называли имена кандидатов, за которых они собирались голосовать. Порядок нарушил руководитель делегации штата Висконсин. Вместо того чтобы произнести имя кандидата, он спросил:
— Неужели нет силы, которая бы заставила прекратить полицейский террор на улице?
— Что о нас будут думать во всем мире? — вслед за ним спросил руководитель делегации штата Мэйн.
Сенатор Маккарти потерпел поражение в зале съезда. И его «гвардейцы» были разбиты на Мичиган- авеню. Избиение было настолько чудовищным и кровавым, что даже буржуазная печать была надолго шокирована. Фотографии «взбесившихся полицейских» обошли все американские газеты и журналы.
Не успели осенние дожди смыть кровь с мостовых Чикаго, как в действие вступила американская юстиция. Сперва восемь молодых людей, которых назвали «зачинщиками беспорядков», вызвали в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности в Вашингтоне. Затем дело было передано в чикагский суд. Решено было судить не полицейских, а руководителей мирной демонстрации молодежи.
Нас провели по этажам судебного помещения и, как гостям из другой страны, любезно показали выложенные молочным кафелем камеры предварительного заключения. Это были обыкновенные каталажки, выполненные, однако, в стиле новейшего «модерна», даже с шиком. Затем нам продемонстрировали искусно сработанный станок для снятия отпечатков пальцев, скоростные лифты, в которых арестованные отделены от стражи изящной узорчатой решеткой. И было во всем этом тюремном оборудовании такое великолепие и такой блеск, что, перенесись сюда из прошлого века какой-нибудь алабамский или техасский шериф, он, не задумываясь, превратил бы одну из камер в свой личный кабинет, чтобы отсюда осуществлять закон и порядок.
Внутренняя отделка судебного зала тоже была выше всяких похвал. Стеклянный потолок излучал дневной свет, и мы, было, принялись рассматривать чикагское небо, но вспомнили, что над нами еще двадцать пять этажей. У стен, отделанных под дуб, стояли полицейские, скрестив на груди могучие руки. Пятнадцать присяжных заседателей (трое из них — запасные) испуганно поглядывали на судью, который по-отечески журил адвоката.
— Почему в зал пускают не всех, а по выбору полиции? Вот вы и спросите об этом у полиции, — с улыбкой втолковывал адвокату сухонький судья в черной мантии, похожий на доброго и чудаковатого дачного деда.
— Но, ваша честь… — попытался что-то вставить адвокат.
— Садитесь! — неожиданно рявкнул судья. — Садитесь, вы, как там ваша фамилия?
— Ваша честь, — обиделся адвокат, — моя фамилия…
— А я все равно не запомню, — добродушно махнул рукой дачный дедушка. — Я таких, как вы, уже тысячи видел перед собой…
Судью-оригинала зовут Джулиус Хоффман. За овальным столом посреди зала сидит его однофамилец Эбби Хоффман, один из подсудимых. Что-то читает. Иногда отрывается от чтения и поглядывает в нашу сторону. Мы сидим в первом ряду загончика для прессы, совсем рядом с подсудимыми. Ближе всех к нам — взлохмаченный, бородатый Ли Вейнер. Неожиданно он оборачивается и вполголоса спрашивает:
— На каком языке вы сейчас говорили?
— На русском.
— Вы из «Правды»? Мы киваем.
— Это хорошо, — улыбается Ли Вейнер.
От стены отделяется полицейский, подходит к нам и сердито шипит:
— Общаться с подсудимыми не разрешается. Жестикулировать тоже не разрешается.
Адвокат снова начинает что-то доказывать судье. Репортеры рядом с нами скучают. В зале суда
