— К осени мы получим квартиру, — оправдывалась девочка. — Мама сказала — у нас первая очередь.

Фомин из своего укрытия смотрел на смеющиеся, подмигивающие ребячьи лица. Что делают, а? Ничего не понимают, хоть кол на голове теши! В казарме сейчас доживают одинокие старухи. Девочка и ее мать могли там поселиться только по несчастью. Что-то у них стряслось.

Он перевел взгляд на Футболиста и увидел, что тот стоит как окаменелый.

Ольга Порфирьевна призвала ребят внимательней поглядеть на макет.

— Перед вами комната бывшей рабочей казармы. Сейчас такую комнату занимает один человек или одна небольшая семья. А при Кубрине в каждой комнате жили три семьи. Видите, стоят две кровати. На каждой помещалось по семье. Итак, внизу две. Но где же место для третьей? Третья семья, ребята, помещалась на деревянных антресолях, куда лазили по приставной лестнице. Слово «антресоли» вам, конечно, знакомо. Они есть и в новых домах, там ваши мамы держат разные ненужные вещи… А теперь прошу всех перейти к следующей витрине. Здесь показано, как эксплуатировался детский труд. С восьми лет ребенок попадал в кабалу к Кубрину…

Лишь немногие из ребят последовали за Ольгой Порфирьевной. Среди остальных начался разлад. Мальчишки отошли в сторону, пошептались и стали разглядывать развешенные в простенке казачью шашку, нагайку и винтовку — орудия подавления Путятинской стачки.

А что Футболист? Он остался возле Ольги Порфирьевны.

Из исторического зала Ольга Порфирьевна повела экскурсию знакомиться с современным Путятином. Но теперь Футболист не последовал за ней. Он еще немного постоял в зале, как-то странно его оглядел и направился к полуотворенной двери в голубую гостиную. Когда он скрылся, Фомин неслышно пересек зал и заглянул в гостиную.

Футболист в раздумье остановился, изучая паркет. Затем быстрыми шагами подошел к балконной двери, открыл ее и вышел на балкон. Постоял там, посмотрел во все стороны, вернулся в гостиную, методически запер балконную дверь. Как бы бесцельно прошелся по гостиной и присел к майоликовому столу на крученых ножках. На дорогостоящую датскую вазу не обратил никакого внимания. Встал и медленно, в неуверенности двинулся к двери в зал Пушкова, открыл…

Не теряя ни минуты, Фомин вбежал в зал Пушкова следом за Футболистом. Тот испуганно оглянулся, но мигом оправился и спросил Фомина, как старого доброго знакомого:

— Послушайте, куда они девали «Девушку в турецкой шали»?

— Спокойно! — сказал Фомин. — И давайте разберемся.

— В чем?

— Прежде всего в том, почему вы проявили интерес именно к этой картине Пушкова.

— К ней проявляют интерес все посетители музея.

— Не темните! — строго посоветовал Фомин. — И не прячьтесь за многих. Вы проявили особый интерес, уважаемый Спартак Тимофеевич!

— Простите, а ваше имя и отчество? — учтиво полюбопытствовал Футболист.

— Николай Павлович. Вот мое удостоверение.

Футболист внимательно изучил удостоверение и вернул Фомину.

— Так в чем же дело?

«Недурно держится», — подумал Фомин.

— Зачем вы пришли сегодня в музей?

— Я не буду отвечать на ваши вопросы, пока вы мне не объясните, чем вызвано ваше… м-м-м… служебное любопытство. И учтите, я спешу. Меня ждет дама.

Фомин предложил Футболисту продолжить разговор в другом месте и привел его в кабинет заместителя директора.

Володя, увидев Футболиста, вскочил, чем-то крайне изумленный.

— Киселев, — быстро спросил Фомин, — вы знаете, кто этот человек?

— Да, — сказал Володя. — Это Кубрин! Я его сразу узнал.

Фомин разозлился:

— Глупая шутка!

— Ваш приятель не ошибся, — заявил Футболист. — Я действительно родной внук бывшего владельца этого дома.

— Но ведь Кубрины эмигрировали из России!

— Ничего подобного! — возразил Футболист. — Мой дед действительно успел перевести деньги в швейцарский банк, но сам не спешил покинуть Россию. У него были давние связи с Ташкентом, с тамошними торговыми кругами. Мой дед даже не менял фамилию, он остался Кубриным и работал бухгалтером в хлопковом тресте.

— А Таисия Никаноровна? — волнуясь, спросил Володя. — Она уехала в Париж?

— Мама? — Футболист очень удивился. — Мама закончила в Ташкенте университет по естественному факультету и всю жизнь занималась изучением Голодной степи.

Володя с ужасом разглядывал лысого человечка с чуть косящими черными глазками. И это сын загадочной прекрасной Таисии! Ему вспомнились слова Саши: «Ты когда-нибудь думал о ней как о живой?» Володя нехотя взял протянутую ему фотографию. Седая женщина с темным, как у степнячки, лицом стояла возле каких-то приборов на фоне голой, выжженной солнцем степи.

Ее сын продолжал рассказывать о ней и о своем отце, красном кавалеристе Тимофее Коваленке. Старый Кубрин умер незадолго до войны. В первый военный год Таисии Никаноровне удалось получить из Швейцарии отцовские деньги, она их отдала в фонд обороны.

Фомин понимал, что ему выкладывают чистую правду.

— Почему же вы никому не назвались? Так бы и уехали?

— Так бы и уехал, — печально признался Спартак Тимофеевич. — Не вижу никакой необходимости докладывать людям — и особенно здесь, в Путятине, — что я внук того, знаменитого Кубрина. Правда, сейчас среди определенной публики стали пользоваться успехом те, кто когда-то скрывал свое дворянское происхождение или дедушкину фабрику. Есть, знаете ли, у нынешних мещан мода на именитых предков, но человек интеллигентный не может быть ей подвержен. Вы согласны?

Фомин неопределенно пожал плечами. Володя утвердительно наклонил голову.

— На меня произвел тяжелейшее впечатление исторический зал вашего музея… — Спартак Тимофеевич обращался к Володе. — Теперь я могу понять, почему маму никогда не тянуло повидать родные места. А вот о Пушкове я от нее в детстве много слышал. Мама считала его очень талантливым и жалела, что судьба Пушкова сложилась неудачно. Она долгие годы считала, что его уже нет в живых или нет в России. Мама и он были когда-то большими друзьями.

— А о портрете она вам рассказывала? — спросил Володя.

— О портрете? — Спартак Тимофеевич виновато развел руками. — Нет, о нем мне мама не говорила. Но шаль я узнал сразу. Мама ее очень любила, берегла. В войну пришлось продать. Она мне писала на фронт, что за шаль ей дали мешок рису. По тем временам — огромная цена. В Ташкенте были знатоки…

Володя, казалось, не слушал Спартака Тимофеевича, витал мыслями где-то далеко.

— Я был просто поражен, когда увидел здесь, в музее, мамин портрет, — пояснил Спартак Тимофеевич Фомину. — Очевидно, тогда-то я и привлек к себе особое внимание. А затем с портретом что-то случилось? Да?

Фомин молчал. Ему на помощь пришел Володя, молниеносно спустившийся с небес на землю.

— Произошло небольшое недоразумение, — для убедительности Володя мелко хихикнул. — Портрет, оказывается, никуда не пропал! — Володя выразительно глянул на Фомина: — Извините, уважаемый Николай Павлович, мы вас напрасно побеспокоили. «Девушка в турецкой шали» отправлена в Москву на реставрацию.

— Черт знает что! — Возмущение Фомина прозвучало вполне искренне. — У вас в музее правая рука не знает, что творит левая!..

— Жаль! — огорченно проговорил Спартак Тимофеевич.

— У меня есть цветные фотографии. Пойдемте, я вам дам. — Володя повел Спартака Тимофеевича к себе в кабинет.