Фритц отреагировал на ее предложение, печально махнув рукой:

– Не получится, дорогая! Моя вторая пара сейчас находится в прачечной, и больше переодеться мне не во что, а в кальсонах я ходить не могу.

Так завершился первый визит наших непрошеных гостей. К сожалению, где-то они оставили более тяжелый след, а нам в этот раз просто повезло.

Через час после вражеского отступления мне был дан приказ собрать нескольких человек и отправить их в эскадрилью в Виттмундхафене на «Bf-110». Я очень обрадовался возможности вновь увидеть с высоты поля и леса.

Приземлившись на базе истребителей, я увидел «Ме-163», готовящийся к взлету в конце взлетной полосы. Подкатив к ангару, я спросил одного из механиков, который подошел ко мне: – Кто это взлетел?

Это капитан Олейник, сэр! – ответил он. – Наш первый полет отсюда.

В этот момент в камере сгорания «кометы» Олейника произошел хлопок и вывалилось облако дыма, а еще спустя секунду раздался грохот – это загорелось топливо в камере сгорания. Шум становился все мощнее, когда Олейник пытался перейти с первой скорости на вторую, и казалось, весь аэродром дрожит под нашими ногами. И хотя я созерцал подобную сцену много раз раньше, в действительности почти ежедневно в течение долгого времени, мои глаза сейчас все равно неотрывно следили за «Ме-163В», и у меня было ощущение, что я вижу это в первый раз. «Надеюсь, полет пройдет хорошо!» – подумал я про себя, когда самолет Олейника устремился в небо.

«Он в порядке», – подумал я, и только повернулся к своему «Вf-110», как на высоте трех тысяч метров «комету», продолжающую набирать высоту, встряхнуло. Машина начала дергаться и как будто заикаться, а из хвоста повалили тяжелые клубы дыма. Олейник еще продолжал набирать высоту, а потом резко пошел на снижение, вероятно пытаясь снова включить двигатель. Несколько секунд из хвоста «кометы» не было видно ни дыма, ни гари, а потом из камеры сгорания повалил белый пар, сменившийся на черный.

– Сбрасывай! – закричал я.

Сбросив топливо, «комета» понеслась в сторону земли. Крышка кабины оторвалась и камнем полетела вниз. «Вовремя!» – подумал я, ожидая увидеть выпрыгнувшего следом Олейника. Но нет! «Комета» спускалась все ниже и ниже, делая широкий медленный круг над полем, перед тем как зайти на посадку. Но не все было в порядке. Казалось, истребитель болтает из стороны в сторону, и теперь он стал падать все быстрее и быстрее. Олейник отчаянно пытался снова взмыть вверх, но ничего не выходило!

У самолета не получалось сесть мягко, и он камнем падал вниз, раскачиваясь и виляя, пока, наконец, не ударился о землю, закружившись, как волчок. Тело вылетело из истребителя, и в ту же минуту появилось белое облако дыма, за которым показались огненные языки пламени.

Я не мог найти грузовик, чтобы добраться до места аварии, но пожарные расчеты уже приблизились к самолету Олейника и тушили пожар, а врачи кареты «Скорой помощи», мгновенно прибывшие на помощь Олейнику, уже аккуратно перекладывали его на носилки, чтобы отнести в машину. «Черт! – подумал я. – Какая ужасная судьба!»

Олейник был высококвалифицированным пилотом, имевшим не одну награду, да и просто отличным товарищем, и вот теперь он попал в ловушку, устроенную коварной машиной, а ведь еще мог жить да жить и совершить много славных подвигов!

Я сидел в штабе аэродрома, впав в отчаяние и депрессию, беспрерывно курил и ждал телефонного звонка, одновременно боясь услышать его. Наконец, он раздался, и кто-то другой схватил трубку. Через мгновение, отсоединившись, он произнес:

– Ему повезло! Перелом позвоночника. Ничего опасного!

Да, в этом случае это было правдой. Если вы всего-навсего сломали позвоночник, то можете считаться счастливым.

По возвращении в Бад-Цвишенан я все перевернул в баре и достал припрятанную бутылку бренди. Налив Фритцу, Герберту и себе, мы подняли тост: «За скорейшее выздоровление Олейника!»

Ханс Ботт и Франц Медикус присоединились к нашей компании, Ханс – для того чтобы выпить бренди, а Франц – чтобы поговорить. Ханс был одним из самых спокойных ребят в нашем командовании, тихий парень, любящий порядок и точность во всем. Я уверен, что он был первым, кто сделал «мертвую петлю» на «комете», по крайней мере в Бад-Цвишенане, но ему не везло в личной жизни, так как его любимая девушка находилась очень далеко, и бренди мог хоть немного утешить его. Франц всегда подходил к полетам с большим энтузиазмом, и для него ничего важнее в жизни не существовало, чем самолеты и семья.

Мелстрох и Глогнер сидели в углу и играли в карты – Йепп, как всегда, жульничал и рьяно протестовал, когда его уличали, а Нелте и Ольтжен играли в шашки. Остальные ребята – их осталось не так много после формирования эскадрилий в Венло и Виттмундхафене, – воспользовавшись свободным временем, писали письма. Ханс Ботт уже собрал свой чемодан, чтобы отправиться в Берлин к руководству.

– Ты можешь полететь со мной завтра, Ханс! В «Ме-108» как раз есть свободное место. Почему бы тебе не спросить разрешения у старшего? – предложил Герберт.

– Какого черта тебе делать в Берлине? – недовольно проворчал Фритц, завидуя, что летит Герберт, а не он сам.

– Я должен попасть к командованию, это приказ.

– Ну, так скажи им заодно, чтобы они вернули нам обратно Шпёте!

Рис. 13. «Ме-108» – «тайфун»

И в том же духе продолжался разговор ни о чем. Мы были уставшие и измученные. Скоро мы допили бренди и вместе с Фритцем и Гербертом сели на мой мотоцикл и поехали в Бад-Цвишенан, где располагались наши квартиры. Перед тем как разойтись, мы еще немного поболтали.

– Если у тебя будет возможность завтра, спроси инспектора истребительной авиации по поводу перевода Шпёте, а, Герберт? Может, он снова переведет его к нам? Сейчас он нам нужен, как никогда, тем более, когда Пиц и Олейник лежат в госпитале, и, похоже, их лечение затянется на месяцы.

– Я посмотрю, что можно сделать, – сказал Герберт, – если старший уделит мне немного времени.

Я закатил мотоцикл в маленький курятник рядом с домом Дикерхофа, где я жил сейчас, и бесшумно поднялся по лестнице в свою комнату.

Безжалостный звон будильника поднял меня в шесть часов следующего утра – как быстро стали пролетать ночи, – и, встав с постели, я подошел к окну и, открыв его, увидел повисший над домом утренний туман. Конечно, для нас туман был не вполне обычным явлением, так как его наличие означало, что нам предстоит томиться в барокамере и, вместо практических полетов, слушать теорию. Но возможно, через несколько часов солнечный свет пробьется сквозь толщу облаков.

Когда я пришел на аэродром, то застал Герберта, проходившего предполетный осмотр, в полном негодовании. Ему не давали разрешения на взлет из-за тумана.

– Нельзя же из-за незначительного тумана срывать полеты! – кричал он на проверяющего. – В России на такую погоду никто и внимания не обратит!

– Извините, Лангер, но я не могу вам позволить лететь, и вы знаете, что ничего нельзя изменить, а если вы не согласны со мной, то можете зайти к ребятам и посмотреть сводку погоды!

И действительно, метеосводка была плохая. Туман тянулся до Ганновера и дальше. Правда, участок возле Брунсвика и Магдебурга был ясный, а вот Берлин и прилегающая к нему территория были окутаны густым туманом. Ребята из метеослужбы были рады сделать все возможное для нас, но сводка погоды в тот день ничего не могла обещать, а главный метеоролог, узнавший, что Герберт летит в Берлин, чтобы отпраздновать еще и свой день рождения, пообещал звонить туда каждые полчаса и спрашивать, не изменилось ли что-нибудь.

– Как же подвела меня погода, – страдал Герберт, – но, если в течение часа не прояснится, я полечу вслепую!

– Не сходи с ума! – сказал я. – Услышь тебя кто-нибудь, подумают, что тебя ждет сам генерал затаив дыхание! Пошли им телефонограмму и сообщи, что будешь завтра утром.

Но Герберт даже и думать об этом не хотел.

– Я попаду туда сегодня, даже если мне придется бежать на своих двоих! – настойчиво сказал он, оставив меня стоять у входа в барокамеру.

Час спустя, выйдя из барокамеры, я обнаружил, что туман ослаб и видимость составляет около