движения за права человека, потребовал досконального расследования дела и назначения пособий семьям жертв Уолтера Драгонетта. Преподобный Мор заявил, что «митинг протеста верующих» будет продолжаться до тех пор, пока они не добьются увольнения Васса, Новотни и мэра Уотерфорда. Он также надеялся, что в течение ближайших дней к голосам жителей Миллхейвена присоединят свои голоса сторонники его приятеля, преподобного Эла Шарптона из Нью-Йорка.

В студии снова появился Джимбо.

Чуть наклонив вперед свою лобастую голову, он заявил:

– А теперь слово нашему ежедневному комментатору Джо Раддлеру. Что ты думаешь обо всем этом, Джо?

Я встрепенулся, увидев на экране еще одно хорошо знакомое с детства лицо. Джо Раддлер, еще один непременный атрибут выпусков дневных новостей, был известен когда-то безапелляционностью своих суждений и редкой преданностью местным спортивным клубам. Лицо его, обычно ярко-красного цвета, сейчас было багровым и распухшим. Оказывается, за те годы, что я не видел это лицо, Раддлера произвели в политические комментаторы.

– Что я думаю обо всем этом? Я скажу вам, что я думаю обо всем этом! Я думаю, это позор! Что случилось с Миллхейвеном, если человек может выйти за пивом и оказаться через несколько часов с отпиленной головой? Что же касается демонстрации...

Я взял пульт управления, чтобы сделать потише, и в этот момент зазвонил телефон.

Я поспешил схватить трубку, чтобы звонки не разбудили Джона Рэнсома. Как и в предыдущих случаях, мне пришлось долго объяснять, кто я такой, прежде чем собеседник согласился представиться. Хотя на этот раз мне показалось, что я знаю имя этого человека, едва я услышал его голос.

– Мистер Рэнсом? Могу я поговорить с мистером Рэнсомом?

Мне тут же пришло в голову имя, которое я слышал на автоответчике.

Я сказал, что Джон спит, и объяснил, почему посторонний человек поднимает телефонную трубку.

– Что ж, хорошо, – пробормотал звонивший. – Вы останетесь с ним на какое-то время? Вы – друг семьи Рэнсомов?

Пришлось все ему объяснить.

Последовала долгая пауза, затем голос на другом конце провода произнес:

– Вы не ответите мне на один вопрос? Вы ведь знаете, что происходит с миссис Рэнсом, я не хочу продолжать беспокоить мистера Рэнсома. Он никогда... я даже не знаю...

Я подождал, пока он начнет фразу сначала.

– Не могли бы вы просто ответить на мои вопросы, и этого будет достаточно.

– Вас зовут Байрон Дориан? – спросил я.

– Так вы слышали обо мне? – он чуть не задохнулся от изумления.

– Я узнал ваш стиль ведения беседы. Вы оставили сегодня утром сообщение на автоответчике Джона.

– О! Ха! – он издал какой-то странный смешок, словно мне удалось удачно пошутить. – Так что там с Эйприл, то есть с миссис Рэнсом? Очень хотелось бы услышать, что ей лучше.

– Вы не могли бы объяснить мне, что, собственно, связывает вас с Рэнсомами?

– Что меня связывает?

– Вы работаете на «Барнетт»?

На том конце провода снова послышался смущенный смешок.

– А в чем, собственно, дело?

– Поскольку я выступаю в данный момент от имени семьи, мне просто хочется знать, с кем я говорю.

– Что ж, хорошо. Я – художник, и миссис Рэнсом приходила ко мне в студию, коша узнала, чем я занимаюсь, ей очень понравились мои работы, и она заказала мне два полотна для их спальни.

– С изображением обнаженной натуры, – сказал я.

– Вы их видели? Миссис Рэнсом они очень нравились. И мне очень льстил этот факт, вы ведь видели остальные произведения их коллекции – все это работы великих художников. Работать с ней было все равно что... все равно что иметь начальника, который является одновременно твоим другом.

Голос его предательски дрогнул. Сквозь окна возле двери я наблюдал за тем, как репортеры сгребают к изгороди мятые обертки от шоколадных батончиков. Пять-шесть пожилых парочек заняли свои места на другой стороне улицы и наблюдали за происходящим.

– Что ж, – сказал я. – Боюсь, у меня для вас печальные новости.

– О, нет, – воскликнул Дориан.

– Сегодня утром миссис Рэнсом умерла.

– О, нет! Она так и не пришла в сознание?

– Нет, так и не пришла. Но, Байрон, дело в том, что миссис Рэнсом умерла вовсе не от ран. Уолтер Драгонетт сумел узнать, что она находится в Шейди-Маунт и что ее состояние улучшается. Сегодня утром он пробрался мимо охраны и убил ее.

– В день своего ареста?

Я вынужден был согласиться, что это звучит почти нереально.

– Боже мой, – воскликнул Дориан. – Что это за мир? Что здесь происходит? Он знал что-нибудь об этой женщине?

– Совсем немного, – сказал я.

– Ведь это была... это была самая потрясающая женщина на свете, у нее было столько достоинств, она была удивительно доброй, щедрой, с сочувствием относилась к людям... – Несколько секунд я прислушивался к его хриплому дыханию. – Сейчас я предоставлю вам возможность заниматься тем, чем вы занимались. Я просто не думал, что...

– Нет, конечно нет, – сказал я.

– Все это слишком.

Репортеры собирали силы для очередного штурма двери, но я не мог повесить трубку, пока Байрон Дориан пытался свыкнуться с нахлынувшим на него горем. Поэтому, глядя в окно на репортеров, я продолжал прислушиваться к его стонам и вздохам.

Наконец, сумев овладеть собой, он сказал:

– Вы, должно быть, думаете, что я веду себя очень странно, но это потому, что вы никогда не знали лично Эйприл Рэнсом.

– Почему бы вам не рассказать мне как-нибудь об этой женщине, – предложил я. – Я с удовольствием пришел бы к вам в студию.

– Наверное, это немного помогло бы мне, – сказал. Байрон, а затем дал мне свой адрес и номер телефона. Мастерская его находилась на Варни-стрит, в довольно неприятном районе вокруг стадиона где жили когда-то украинские эмигранты.

Я посмотрел на репортеров, которые как раз усаживались за свою третью или четвертую за этот день трапезу на глазах у недовольных соседей, которых собиралось вокруг все больше и больше. Время от времени кто-нибудь из обитателей Эли-плейс подходил к группке журналистов, чтобы поговорить с Джеффри Боу или кем-нибудь из его коллег. Сейчас я видел, как к ним направляется сгорбленная старуха с серебряным подносом, на котором стоят чашки кофе.

Со своего поста у двери я видел краем глаза, как Джимбо напоминает зрителям о сути преступлений Уолтера Драгонетта и передает им обещания мэра Уотерфорда сделать все возможное, чтобы граждане Миллхейвена могли чувствовать себя в безопасности. В какой-то момент я упустил тот факт, что убийство Эйприл Рэнсом тоже стало достоянием общественности. Сейчас на экране появилась увеличенная фотография Эйприл, державшей в руках свой огромный трофей. Джона решили почему-то отрезать. Я знал примерно, когда по телевизору впервые показали эту фотографию – около четырех часов, – потому что именно в это время толпа, собравшаяся напротив дома, увеличилась примерно вдвое.

Весь день я то смотрел телевизор, то пытался разобраться в гностических постулатах, то подходил к окну, чтобы посмотреть на журналистов. На экране показывали одно за другим лица жертв Уолтера Драгонетта. От маленького Уэсли Драма в ковбойском костюмчике, сидящего на деревянной лошадке, до огромного Альфонсо Дейкинза, улыбающегося во весь рот и сжимающего в руке стакан пива. Установлены