дать людям знания. Факты не подлежат сомнению, а до моих выводов никому нет дела. Все, что я считаю нужным сказать о вас, я скажу в последней главе.

На новогодние каникулы из школы приехали домой все пятеро сыновей, так что 1861 год начался весело. Прогулявшись по Песчаной тропе и пообедав, Чарлз растянулся на кушетке в гостиной и взялся за книгу. Он читал 'Путешествие по далекой стране' Ольмстеда – яркое повествование о положении рабов Америки и их жизни в южных штатах. Интерес Чарлза к этой теме усиливался еще и тем, что, по сообщениям лондонской 'Тайме', страсти вокруг рабовладения грозили перерасти в гражданскую войну между Севером и Югом.

– Прямо не могу поверить этим статьям в 'Таймсе', – возмущался Чарлз. – Такая война равносильна самоубийству. Должны же обе стороны это понять!

– По логике вещей, должны, – с сомнением сказал Уильям. – Но разве правительства руководствуются логикой?

Работа Чарлза над 'Изменением домашних животных и культурных растений' продвигалась. Он чувствовал, что рукопись снова получится чересчур большой и обстоятельной. Он уже закончил изучение свиней, крупного рогатого скота, овец и коз из разных частей света, их происхождения и результатов их разведения в контролируемых условиях. Но его интересы были прикованы к орхидеям; Оказалось, что их опыление происходит столь диковинным образом, что писать об этом было настоящим наслаждением. Чарлз не переставал удивляться той поразительной изобретательности, с какой проходила эволюция в семействе орхидных, и он работал без устали по нескольку часов в день. Воодушевление его росло так же быстро, как и стопа исписанных листов на его рабочем столе. Он так осмелел, что даже рискнул выдвинуть гипотезу, которую пока не мог доказать. Длина нектарника звездной орхидеи, которую ему прислали с Мадагаскара, составляет целый фут, однако он заполнен нектаром лишь на полтора дюйма. Как же пчелы, мотыльки и другие насекомые ухитряются добраться до нектара? И Дарвин пришел к выводу, что это под силу только бабочке, у которой длина хоботка достигает одного фута. Правда, бабочку с таким хоботком никому видеть не приходилось, но это не важно. Не будь такой бабочки, и звездной орхидеи с Мадагаскара уже давно не было бы.

'Вестник Линнеевского общества' согласился опубликовать монографию. Чарлз съездил в Лондон, пообедал в Линнеевском обществе вместе с Томасом Беллом, который в свое время готовил том о рептилиях для 'Зоологических результатов путешествия на корабле 'Бигль', и последним поездом вернулся домой. Эмма ждала его.

– Ну, как прошел вечер?

– Я так не привык обедать на стороне, что нынешний обед мне понравился.

– Вот и хорошо. А то ты, кажется, совсем превратился в затворника.

Вскоре Дарвин узнал, что в возрасте сорока семи лет от паралича умер Симе Ковингтон. Неожиданная смерть сподвижника, с которым у Чарлза были связаны воспоминания о путешествии на 'Бигле', об учебе в Кембридже, о жизни на Мальборо-стрит, опечалила Дарвина. Время от времени они обменивались письмами; как-то Чарлз послал Симсу новую слуховую трубку, а тот собрал для Чарлза большую коллекцию морских уточек на разных участках австралийского побережья.

А вслед за этим до Чарлза дошла весть о том, что Джозеф Гукер и Френсис находятся в Хитчеме у постели умирающего Джона Генсло. Гукер тяжело переживал предстоящую утрату: для него Генсло был не только ботаником, священником и тестем, но прежде всего – любимым другом. Чарлз тоже вознамерился отправиться в Хитчем, чтобы проститься с умирающим.

– Это мой долг по отношению к Генсло, – объяснил он жене.

До Хитчема было около сотни миль. Чтобы попасть туда, надо было добираться экипажем до Бекенгема, оттуда – поездом до Лондона, затем в почтовой карете – до Ипсуича, а там нанять кэб до Хитчема – двенадцать часов в пути. У Дарвина же регулярно через три часа после еды начинались приступы рвоты. Да и будет ли в маленьком городишке Хитчеме гостиница?

Чарлз никак не мог решиться на такое путешествие. Почему-то он ощущал ужасную слабость. Гукеру он написал: 'Если я тотчас же не приеду, если желание Генсло повидать меня было не просто пустым капризом, я никогда себе этого не прощу'.

По всей видимости, Генсло посчитал это письмо прощальным. Умер он в середине мая. Чарлз места себе не находил от угрызений совести. Но словно само небо помогло ему от них избавиться. Преподобный. Леонард Дженинс начал писать биографию Генсло. Не согласится ли Чарлз написать о своем знакомстве с Генсло в первые годы учебы в Кембридже? Чарлз сейчас же выполнил эту просьбу: 'Помогая всем молодым натуралистам, он выказывал редкостную непосредственность, чуткость, искренность. Он обладал удивительным даром: в общении с ним молодежь чувствовала себя очень непринужденно, несмотря на все наше благоговение перед его огромными знаниями'.

Рукопись Дженинса должен был опубликовать на будущий год Джон ван Хорст в издательстве 'Патерностер роу'. Значит, имя преподобного Джона Генсло сохранится в истории.

И Чарлз успокоился.

Чарлз получил письмо от своего почитателя – ботаника Хьюэтта К. Уотсона, который собирался писать рецензию на третье издание 'Происхождения видов'. Уотсон упрекал Чарлза в том, что в первых четырех абзацах предисловия к новому изданию он сорок три раза повторяет слова 'я', 'мне', 'меня', 'мой'.

– Ох уж мне это несчастное слово-выскочка 'я'! – простонал Чарлз, которого Эмма и дети допекали насмешками. – Неужели я и впрямь такой бахвал?

– Нет, дорогой, скромности тебе не занимать, – сухо отвечала Эмма. Недаром же ты считаешь, что, кроме тебя, никто на свете не знает, как возникли виды.

У Нетти Гексли родился еще один сын, но она все еще не могла оправиться после смерти своего первенца. Эмма уговорила ее взять с собой всех троих детей и погостить две недели в Даун-Хаусе.

Хью Фальконер, который когда-то заявил Чарлзу: 'Вы один принесете столько вреда, что его не смогут исправить десять натуралистов', путешествовал сейчас по Италии и Германии. Чарлзу он писал: 'Повсюду только и разговоров что о Вашей теории и Вашем великолепном труде. Конечно, отзывы о них самые разные, поскольку они зависят от взглядов спорящих. Но честность Ваших намерений, грандиозность замысла, убедительность примеров и смелость выводов у всех вызывают огромное восхищение'.

Чарлз по-прежнему наблюдал за опылением орхидей и писать о них продолжал с наслаждением. Ну разве не удивительно, что пыльца одного цветка, которой у него хоть отбавляй, идет на опыление всего лишь двух цветков этого же вида. Чарлз изучил все разновидности орхидей, какие только ему удалось добыть, в особенности орхидей Coryant-hes, и узнал, какими ухищрениями сопровождается опыление орхидей в Англии и других странах, каким образом насекомые переносят пыльцу с одного цветка на другой. С помощью лупы и перочинного ножа он исследовал крупицы пыльцы на некоем подобии мешочка с ароматной густой жидкостью, запах которой и привлекает пчел и других насекомых. Чарлз наблюдал, как в поисках одурманивающей жидкости пчела проникала внутрь цветка, набирала нектар и, выползая из крошечной чашечки, собирала на спинку пыльцу. Затем она подлетала к другому цветку, забиралась в него и ненароком оставляла пыльцу там. Углубления в лепестках у разных видов орхидей были разными: то широкими, то УЗКИМИ, ТО небольшими, то глубокими, поэтому пыльцу каждой орхидеи могли разносить насекомые лишь определенного вида.

– Как повозишься с этими орхидеями, так кажется, что цветы куда изобретательнее человека, – заметил Чарлз.

– А что бывает с теми орхидеями, которым не удается заманить насекомых в свою поилку? – поинтересовался Уильям, который на летние каникулы приехал из колледжа Христа домой.

– Они вымирают.

В июле Генриетта опять занемогла, и Эмма решила, что ей обязательно следует месяца на полтора уехать на море. Хотя Чарлз был рад этой поездке, морока предстояла немалая: надо было перевезти шестнадцать человек и без малого тонну багажа. Они отправились в Торки, курорт на побережье Ла-Манша в юго-восточной части страны. Там они сняли домик, из окон которого открывался великолепный вид на залив. Здоровье Генриетты почти сразу же пошло на поправку. Отдых на побережье всем пришелся по душе. Мальчикам скучать не приходилось: к Дарвинам часто приезжали гости. Сначала к ним наведался Эразм, а потом Хоуп, дочь Генслея Веджвуда составила Генриетте компанию.

В начале августа приехал доктор Генри Холланд. Понаблюдав за Генриеттой пару дней, он сказал