осадил их: 'На заседании заслушиваются лишь строго научные доклады'. Так он великолепно парировал и атаку Уилберфорса.

Ну а остальное вы знаете из письма Гукера, – заключил сэр Джон. – В тот вечер профессор Добини устроил прием, и говорили в основном о поединке Гексли и Уилберфорса. Кое-кто ехидничал: мол, выживет ли Гексли после такого побоища? Вице-канцлер Оксфорда встал на его сторону, сказал, что епископу воздано по заслугам.

Солнце завершало свой неспешный путь по летнему небу, горизонт на западе окрасился в пурпур, переходящий в темно-синий цвет. Рассказ отнял у Чарлза последние силы и взволновал. Как ему благодарить друзей? Впрочем, благодарность им вовсе и не нужна, они ее не ждут. Разве в кругу самых близких друзей благодарят за верность и преданность? Это само собою разумеющиеся черты среди людей близких, родных.

На четыре дня – с пятницы до вторника – в Даун-Хаус к Дарвинам приехали Томас и Нетти Гексли. В семье было уже трое детей. Нетти была в добром здравии и мужа, казалось, любила еще крепче, чем пять лет назад, на заре супружества. Гексли отпустил длинные волосы – темные густые пряди ниспадали сзади на воротник. Он так увлекся беседой с Дарвином об оксфордской конференции, что оба не заметили, сколько раз обошли Песчаную тропу. Чарлз отметил, что у Гексли растет уверенность в своих силах, когда он попадает в беспокойную и зачастую враждебную обстановку.

'И впрямь, – размышлял Чарлз, – Томас сейчас завоевал репутацию лютого спорщика. А в научном мире приобрел авторитет: спас теорию эволюции от искажения и насмешек'.

В глазах Гексли прыгали довольные огоньки. Когда Песчаная тропа вывела их из тени на залитую июльским солнцем полянку, Чарлз сказал:

– Вы сражались достойно.

– Я же давно говорил вам, что у меня острые когти. – А подойдя к калитке, спросил: – А рассказывали Леббоки, каким шутом выставил себя капитан Фицрой на том памятном заседании?

– ..Фицрой?

– Джон Генсло тщетно пытался отговорить его от выступления. Старик для начала назвал вас 'своим бедным другом', с коим он пять лет сидел бок о бок в кают-компании 'Бигля'. Потом он поведал, как вы бесконечно спорили и ссорились, отстаивая свое мнение о структуре Земли, о ее растениях и животных.

Чарлз встал как вкопанный.

– Да мы всего дважды за пять лет повздорили с Фиц-роем. Первый раз из-за отношения к работе, второй – к судовому гостеприимству.

– Но в памяти у старика это отложилось по-иному. Он стоял на трибуне, потрясал над головой огромной Библией и призывал собравшихся внимать слову господа, а не человека; заклинал нас отринуть с ужасом те домыслы человечьи о мироздании, ибо нет ничего очевиднее Откровения всевышнего, сотворившего по своему разумению и мир, и все сущее в нем.

Чарлз шел задумавшись, ему вспомнились все злоключения и опасности, выпавшие на их с Фицроемдолю. Он на всю жизнь остался благодарен капитану за то, что тот сделал из него естествоиспытателя, и всю жизнь относился к нему с благоговейным трепетом.

Друзья вышли на тропинку к огороду. Гексли захотелось поднять настроение Чарлза, прежде чем они войдут в дом, и он воскликнул:

– Сейчас я вам расскажу самую удачную шутку на конференции. Помните, Леббоки рассказывали, как я ответил Уилберфорсу, что для человека нет ничего зазорного иметь прабабкой обезьяну, куда зазорнее, если в предках окажется…

– Да, да, помню.

– Так вот, по всей Англии разошлись мои слова, но в чуть измененном виде. Вот какой афоризм мне припи

сывают: 'Уж лучше иметь прабабкой обезьяну, чем епископа'.

Чарлз в изумлении остановился на садовом крылечке. Потом от души расхохотался, грубовато обнял своего защитника.

– Дорогой мой Гексли, да мы оба навсегда войдем в историю уже благодаря только одной этой столь прелестно истолкованной фразе!

В 1860 году Даун-Хаус превратился в осажденную крепость. Чарлз распорядился, чтобы в его кабинете между окон под углом к стене приладили зеркало, и теперь ему было видно, кто приближается к дому. Ему незачем было каждый день посылать на почту за письмами; когда их скапливалось слишком много, какая-нибудь добрая душа доставляла их Чарлзу прямо домой. А писем с каждым месяцем приходило все больше и больше – многие от родственников. Недаром в семье Дарвинов так любили стишок:

Письма шли хоть каждый день нам: Рады мы советам дельным.

Но больше всего Чарлзу писали люди незнакомые. Он уже давал себе слово, что станет читать только письма друзей, но сдержать его не мог – это было не в его характере. Поэтому он читал все письма, даже если в них метали громы и молнии в его адрес. Эмма и дочери Генриетта и Элизабет тоже внимательно просматривали почту. Теперь Чарлз чувствовал себя видавшим виды бойцом. Лишь иногда он позволял гневу, который скрывался за внешней любезностью, выплеснуться наружу кипящей лавой. Ирландскому ботанику Уильяму Гарвею, который решил во что бы то ни стало опровергнуть Дарвина с его 'Происхождением видов' и в каждом письме к Чарлзу приводил псевдонаучные аргументы, он наконец ответил: 'Мне сдается, что вы скорее согласитесь принять рвотное, чем перечитать хоть одну главу моей книги'.

– Удалиться бы мне в райские кущи, где не гремят гневные голоса! воскликнул как-то Чарлз в кругу семьи. Он сидел в гостиной, придвинув кресло-качалку к камину и грея колени. – А как туда попасть, я знаю. Надо написать такую работу по естественной истории, которая не вызовет никаких споров. Вон хоть об изменении животных и растений при одомашнивании. Или труд об опылении орхидей пчелами, бабочками и другими крылатыми насекомыми. Насколько мне известно, еще никто не утверждал, что орхидеи опыляются пчелами.

– Так не слишком ли это смелое предположение? – спросила Эмма.

Улыбка Чарлза напоминала гримасу.

– Я как азартный игрок: люблю дерзкие предприятия. Осенью Джон Мэррей распродал семьсот экземпляров второго издания 'Происхождения', теперь у него оставалось только триста пятьдесят. Чарлз быстро вносил правку в готовящееся третье издание. Будучи в Лондоне, он навестил Лайеля. Ноябрьская изморось, казалось, вот-вот перейдет в дождь со снегом. Лайель, протянув к горящим в камине углям ноги в чулках, что-то диктовал своему новому секретарю. Когда горничная провела Чарлза в кабинет, Лайель посмотрел на него сердито.

– Черт вас подери, Дарвин! Оксфордский профессор геологии Джон Филлипс пытается разгромить вас с помощью цитат из моих 'Основ геологии'. Придется мне в следующем издании кое-что изменить: доказать, что вы добрались до истины, а я застрял на полпути.

Чарлз робко улыбнулся.

– Гукер говорит, что вы единственный философ, который в шестьдесят лет, несмотря на свою солидную репутацию, решится изменить взгляды.

Выслушав этот двусмысленный комплимент, Лайель что-то проворчал, подошел к письменному столу и стал показывать Чарлзу кремневые орудия, которые он нашел в долине Соммы возле Амьена и в долине Сены.

– Эти орудия говорят о том, что род человеческий существовал уже в то время, когда по земле ходили сибирские носороги и другие ископаемые животные… Но вы все о чем-то своем думаете?

Чарлз сел в кресло возле камина и тихо сказал.

– Хочу с вами посоветоваться. Мне пришло в голову, что хорошо бы в третьем излянии 'Происхождения' сделать